— Ах, делайте все, что считаете нужным, — покорно откликнулась Онорина,
— умножайте свидетельства вашей любви, и я сторицей верну их вам.
Потом Онорина попросила раздеться меня донага и жадно оглядела мое
тело, но наука насаждения была ей неизвестна — тем более она не знала, как
передать мне свой восторг. Впрочем, для моей пылавшей души это было неважно;
мною любовалась прекрасная женщина, ее взгляд доставлял мне плотское
удовольствие, и я купалась в блаженстве. Однако сластолюбивые и развратные
создании, случись им оказаться в том положении, в каком была и,
посочувствуют мне, поймут мое отчаяние, которое всегда охватывает человека,
раздираемого на части неисполненными желаниями и так же, как сделала я,
недобрым словом помянут Природу за то, что она внушает нам страсти, которые
лесбиянки удовлетворить не в силах… Мы снова принялись ласкать друг друга
я хотя так и не смогли добиться облегчения, в котором обе нуждались, мы там
не менее насладились, насколько его было возможно, и, расставаясь, обещали
встретиться еще раз,
Олимпия каким-то образом узнала, что я встречалась с герцогиней, и два
дня спустя зашла ко мне, снедаемая ревностью.
— Онорина, конечно, привлекательна, двух мнений здесь быть не может, —
заявила она, — но ты же не станешь отрицать, что она глупа, и я сомневаюсь,
что она доставила тебе такое же удовольствие, которое ты получила в моих
объятиях. Кроме того, Жюльетта, у нее есть муж, у которого длинный нос и
длинные руки, и ты окажешься в серьезной опасности, если он узнает о вашей
интрижке.
— Милая моя, — отвечала я княгине Боргезе, — дай мне еще пару недель,
больше мне не требуется, и за это время я составлю полное представление об
Онорине. Пока же, прошу тебя хорошенько запомнить; время от времени я могу
развлекаться с добродетельными особами, но только злодейство любо моему
сердцу.
— В таком случае больше не будем говорить об этом, — улыбнулась княгиня
и поцеловала меня. — Ты рассеяла мои опасения. Я появлюсь в твоем доме,
когда ты поймешь свое заблуждение, и надеюсь, что твоя связь с этой Грийо
будет недолгой. Однако давай переменим тему, — продолжала она. — Тебя не
удивил в прошлый раз тот факт, что я так свободно и раскованно играла роль
шлюхи?
— Откровенно говоря, нисколько. Ведь я знаю глубину твоего ума и не
сомневаюсь в твоих способностях.
— Но это еще не все, на что я способна. Кстати, оба кардинала делают
погоду в Ватикане, и у меня есть свои причины ублажать их, не говоря уже о
том, что они щедро платят, а я слишком люблю деньги. А теперь признайся мне,
Жюльетта: ведь это ты обокрала Альбани? Не бойся: я никому не скажу и не
стану упрекать тебя, ибо я так же неравнодушна к подобным проказам, и кто
знает, может быть, я не меньше, чем ты, выудила у этих негодяев? Воровство
доставляет мне удовольствие и возбуждает меня. Оно даже ускоряет оргазм — со
мной обыкновенно так и бывает. Стыдно воровать для пропитания, но воровать
для утоления страсти — приятно.
Мы с Олимпией совершили вместе немало безумств, и я решила довериться
ее слову, тем более, что, на мой взгляд, можно спокойно признаться в мелком
поступке человеку, который был вашим соучастником в серьезных преступлениях.
— Мне очень хочется, чтобы ты как можно лучше узнала меня, — сказала я
Олимпии, — и твои предположения мне лестны: да, я действительно украла эти
деньги. Более того, я сделала так, чтобы казнили невинное существо, на
которое я бросила подозрение в краже, и удачного совпадения этих маленьких
гнусностей было достаточно, чтобы я получила поистине плотское наслаждение.
— Ах, черт меня побери, как мне знакомо это ощущение! Примерно год тому
назад я сделала то же самое, и мне хорошо известны все приятные моменты,
которые сопровождают плевок в лицо добропорядочности. Но пришла я к тебе для
того, чтобы сообщить, что в самом скором времени мы будем ужинать с его
святейшеством: Браски собирается приобщить нас к его чудовищным утехам.
Именно чудовищным, так как Наместник Христа развращен до крайности,
безжалостен и кровожаден; чтобы поверить этому, это надо увидеть. Совсем
рядом с помещением, где будет происходить эта оргия, находится сокровищница
Ватикана, я знаю, как открыть дверь, а там есть чем поживиться. Поверь,
Жюльетта, взять деньги не составит никакого труда: его святейшество в этом
отношении беззаботен, тем более, что мы станем свидетельницами его
мерзостей. Так ты согласна помочь мне в этом предприятии?
— Разумеется.
— Я могу ни тебя положиться?
— Какой может быть разговор, если речь идет о преступлении?
— Но Грийо ничего не должна знать об этом.
— Это предупреждение совершенно излишнее, дорогая княгиня, и не думай,
будто мимолетная прихоть заставит меня забыть наши отношения или причинить
им вред: меня просто забавляет эта интрижка, но всерьез я принимаю только
настоящее распутство, только ему есть место в моем сердце, только оно
способно возбудить меня, и я принадлежу единственно ему.
— Да, злодейство обладает замечательными свойствами, — кивнула Олимпия,
— и на меня не действует ничто так сильно; в сравнении с ним любовь — это
невыносимо скучная штука. Ах, радость моя, — все больше воодушевлялась
княгиня, — я дошла до такой стадии, где мне необходимо прибегнуть к
преступлению, чтобы возбудиться хоть чуточку. Преступление, совершенное мною
из мести, кажется мне ничтожным пустяком с тех пор, как ты ввела меня в мир
мерзостей, связанных с похотью.
— Совершенно верно, — добавила я, — самые сладостные преступления — это
те, которые ничем не мотивированы. Жертва должна быть абсолютно безвинной:
если она причинила нам какое-нибудь зло, наш поступок будет в какой-то мере
оправдан, но только наша несправедливость становится источником самых чистых
и бескорыстных наслаждений. Надо творить зло, надо быть злым и жестоким —
вот великая и непреложная истина, но об этом не может быть и речи, когда
наша жертва не меньше, чем мы сами, заслуживает своей участи.