).}. Следовательно, в
мире необходимо зло. Но самые полезные преступления — это, без сомнения, те,
которые наиболее разрушительны, а именно: отказ от размножения и
уничтожение; все прочие — мелкие проступки, даже не заслуживающие такого
высокого звания; итак, вы видите, Жюльетта, насколько важны преступления для
законов этих царств, а также для законов самой Природы. Один древний философ
назвал войну матерью всех вещей; существование убийц также необходимо, ибо
без них нарушился бы всеобщий порядок вещей. Поэтому абсурдно обсуждать или
наказывать их, еще нелепее обрушиваться на естественные наклонности, которые
заставляют нас совершать преступления помимо нашей воли: ведь на земле не
может не быть слишком много зла, если учитывать неистребимую потребность
Природы в злодействе. Ах, несчастные смертные, напрасно гордитесь вы тем,
что способны разрушать! Это вам не по силам, вы в состоянии изменить формы,
но вы бессильны уничтожить их; вы не можете даже ни на грамм уменьшить массу
природной субстанции, так как же вы собираетесь уничтожить то, что вечно?
Да, вам доступно менять формы вещей, но и этот распад угоден Природе, так
как из этих расчлененных частей она создает новые формы. Изменения,
внесенные человеком в организованную материю, скорее служат Природе, нежели
оскорбляют ее. Да что я говорю — чтобы служить ей по-настоящему, разрушение
должно быть как можно масштабнее: жестокости и размаха требует она от
злодейства — чем ужаснее и разрушительнее наши дела, тем больше нравятся они
ей. Но чтобы еще больше угодить ей, следует предотвратить возрождение
мертвых, которых зарывают в землю. Ведь убийца отбирает у жертвы только
первую его жизнь, поэтому надо стремиться отобрать и вторую, если мы хотим
принести больше пользы Природе, ибо она жаждет полного уничтожения и на
меньшее не согласна, так что ни один убийца не в силах довести свои
злодеяния до того предела, когда она насытится.
Имейте в виду, Жюльетта, что истинного разрушения не бывает, что и сама
смерть далека от этого; с физической и философской точки зрения смерть — это
еще одна форма существования материи, в которой активный принцип, или, если
угодно, принцип движения, проявляет себя беспрерывно, хотя и не столь
очевидно. Рождение человека, таким образом, — вовсе не начало его
существования, так же, как смерть его не есть его окончание; мать, которая
носит его в утробе, дает ему жизнь не в большей мере, нежели дает ему смерть
убийца, который его убивает: первая определенным образом упорядочивает
кусочек материи, второй дает возможность возродиться другой материи, и оба
они созидают.
Ничто в сущности не рождается и ничто по своей сути не погибает — все в
этом мире представляет собой действие и противодействие материи; это похоже
на океанские волны, которые без конца вздымаются и опадают, на морской
прилив, который постоянно наступает и отступает, и при этом ни одной капли
не прибавляется, и ни одной не убавляется в общем объеме воды; это вечный
поток, который был всегда и пребудет всегда, и мы, сами того не сознавая,
делаемся его главными носителями, сообразно нашим порокам и добродетелям.
Все в мире есть бесконечное изменение; тысячи тысяч различных частичек
материи, проявляющихся в самых разных формах, разрушаются и заново
возрождаются в других формах, чтобы вновь погибнуть и вновь появиться.
Принцип жизни — это всего лишь результат сочетания четырех элементов; со
смертью комбинация распадается, каждый элемент целым и невредимым
возвращается в свою сферу, готовым вступить в новую комбинацию, когда их
призовут законы трех царств; изменяет форму только целое, части остаются без
изменения, и из этих частей, вновь объединенных в целое, создаются новые
существа, и так происходит вечно. Но принцип жизни, будучи только плодом
комбинации элементов, не существует сам по себе, он существует лишь через
это объединение, он изменяется целиком, когда это объединение распадается и
проникает в новое творение, создаваемое из обломков старого. А поскольку эти
существа совершенно безразличны по отношению друг к другу и совершенно
безразличны не только к Природе, но и к законам трех царств, изменения,
производимые в материи, не имеют никакого значения: в самом деле, какое
имеет значение, если, как говорит Монтескье, я леплю что-то круглое из
чего-то квадратного, если из человека я делаю капусту, салат-латук, бабочку
или червя; ведь тем самым я только осуществляю право, данное мне на это, и
если захочу, если смогу, я перемешаю или разрушу все существа, и никто не
скажет, что я действовал вопреки законам трех царств и, следовательно,
вопреки законам Природы. Совсем наоборот: я верно служу этим законам, служу
трем царствам, давая земле пищу, которая поможет ей творить новые создания и
без которой творчеству ее придет конец; я служу законам Природы, поступая в
согласии с целями вечного разрушения, которое является девизом Природы и
способность к которому отобрали у нее существа, сотворенные ею.
Неужели эта травинка, эта букашка или личинка, в которую превратилось
убиенное мною существо, имеет какую-то особую ценность для законов,
управляющих тремя царствами? Неужели в глазах Природы, которая изрыгает свои
создания самым беспорядочным образом, одно из них может приобретать какое-то
особое значение? Это равносильно утверждению, что из миллионов листьев,
растущих на старом дереве, один более дорог ему потому лишь, что он крупнее
остальных. На этот счет Монтескье говорит так: «Только наша гордыня не дает
нам почувствовать нашу ничтожность и заставляет нас, несмотря на эту
ничтожность, считать себя чем-то особенным в этом мире, достойным особого
внимания или хотя бы простого упоминания. Нам хочется думать, что потеря
такого совершенного существа, каким мы являемся, будет катастрофой для
Природы, и мы даже не представляем себе, что отдельный человек, или все
человечество, или сотня миллионов планет, похожих на нашу землю и до краев
населенных людьми, являются лишь мелкими атомами, совсем крошечными и для
Природы безразличными».