Если правда заключается в том, что мы ничем не отличаемся от прочих
продуктов Природы, зачем упорно придумывать для себя какие-то особые законы?
Разве растения и животные знакомы с чувством благодарности, жалости,
братской любви и с общественными обязанностями? Разве закон Природы не
состоит в эгоизме и инстинкте самосохранения? Вся беда в том, что
человеческие законы суть плоды невежества и предрассудка; люди, которые их
придумали, руководствовались только своей глупостью, своими узкими
интересами и близорукостью. Законодатель любой страны не должен быть местным
уроженцем, иначе он просто-напросто выразит в своих установлениях детские
глупости, которые впитал в себя среди прочего народа, а его законы, лишенные
истинного величия и чувства реальности, никогда не смогут внушать
благоговения, ибо как можно требовать, чтобы люди уважали то, что
противоречит заложенным в них инстинктам и порывам?
— Ах, друг мой, — обрадованно вскричал я, обнаружив в собеседнике
чувства, настолько схожие с моими, и обнимая поляка, — ваша доктрина во всем
совпадет с моими давними взглядами, и вы найдете во мне родственную душу, не
менее закаленную и твердую, чем ваша.
— Я, конечно, не столь опытен, как вы, — смиренно вставил венгр, — я
никого не убил, не считая сестры и племянницы, да еще нескольких товарищей
по несчастью, в чем мне помог Волдомир, но у меня уже сейчас чешутся руки, и
я молю судьбу, чтобы она дала мне возможность каждый день творить зло.
— Друзья, — заявил я со всей торжественностью, — люди, у которых
столько общего и в судьбе, и во взглядах, никогда не должны расставаться, а
если их к тому же объединяет участь пленников, они должны сообща разорвать
свои цепи, которые надела на них человеческая несправедливость.
— Лучше не скажешь, — заметил Волдомир, — и я полностью разделяю ваше
мнение.
— Я тоже, — добавил Терговиц.
— Отлично, — резюмировал я, — тогда давайте выбираться вместе из этой
проклятой страны. Я знаю, что границы хорошо охраняются, но мы постараемся
проскочить, а вот когда окажемся на свободе, чужие жизни и чужие богатства с
лихвой вознаградят нас за все лишения и за всю коварную жестокость
венценосной потаскухи, которая держит нас здесь.
Мы выпили несколько бутылок водки за успех нашего предприятия и уже
собирались скрепить торжественную клятву содомитскими утехами, как вдруг на
пороге появился подросток лет пятнадцати. Он пришел передать, что его отец
просит у Волдомира несколько шкурок взаймы и обещает вернуть их через
два-три дня.
— Кто этот мальчик? — спросил , у друзей.
— Сын одного русского вельможи, — ответил Волдомир, — который попал в
немилость императрицы и тоже сослан в Сибирь; он живет в сотне верст отсюда.
— Потом, отведя меня в сторону и понизив голос, продолжал: — Раз уж мы
собираемся бежать и будем далеко, пока его хватится отец, я думаю, можно
позабавиться с ним, если вы не возражаете.
— Потом, отведя меня в сторону и понизив голос, продолжал: — Раз уж мы
собираемся бежать и будем далеко, пока его хватится отец, я думаю, можно
позабавиться с ним, если вы не возражаете…
— Ну конечно, какой может быть разговор, — ответил я и, не теряя
времени, крепко схватил юного визитера и быстро спустил с него штаны. —
Сначала Мы насладимся им, а потом съедим, а то мне уже надоело питаться
куницами и ласками. Я первым совершил содомию, пока мои товарищи держали
ребенка; вторым был Терговиц, последним пристроился Волдомир, как обладатель
самого массивного члена. Мы еще раз повторили всю процедуру и, насытившись
телом маленького посланника, зажарили его живьем на костре и с удовольствием
съели.
— Как глубоко заблуждается тот, — заметил венгр, — кто брезгует этим
мясом, ведь в целом мире нет ничего вкуснее и ароматнее, и это понимают
мудрые дикари-людоеды.
— Это еще одна из наших европейских глупостей, — сказал Волдомир. —
Европейцы сделали убийство тяжким преступлением и теперь брезгливо воротят
нос от этой пищи, да еще готовы плюнуть в лицо человеку, который
предпочитает ее. Та же самая непомерная гордыня заставляет полагать, что нет
ничего дурного в том, чтобы зарезать на обед поросенка, но что нет ничего
греховнее, чем проделать то же самое с человеческим существом. Вот они,
пагубные результаты вашей цивилизации, которую я ненавижу и которая наводит
меня на мысль, что это вырождающееся человечество представляет собой скопище
идиотов.
Закончив сытный ужин, мы втроем забрались в громадную кровать поляка, а
на рассвете, вооружившись до зубов, отправились в тяжелый путь с твердым
намерением следовать примеру разбойников и убийц и слушать голос только
своих страстей и своего эгоизма.
Мы плохо знали, по какой дороге идти, поэтому направились в сторону
китайской границы, надеясь как можно скорее покинуть Московию и соседние с
ней края, где властвовала русская императрица и где нас наверняка бы
схватили. Однако до Китая было далеко, и, поразмыслив, мы решили идти через
прикаспийские пустыни; через несколько месяцев изнурительного похода мы
подошли к Астрахани, так и не встретив никого, кто мог бы помешать нам.
Из Астрахани мы двинулись на Тифлис, убивая, грабя, насилуя и опустошая
все на своем пути, и пришли в этот город, оставив за собой добрую часть
страны в руинах. Нас одолевало властное желание — после стольких лет,
проведенных в дикой глуши, обрести приличный и спокойный приют, где с
приятностью и в удобствах можно было удовлетворить свои страсти. В этом
смысле распутство и красота грузин предоставляли нам все, о чем можно было
только мечтать.
Тифлис раскинулся у подножия горы на берегах реки Куры, которая
пересекает всю Грузию, и мы увидели в нем довольно много красивых дворцов.