Целый месяц мы потратили на то, чтобы
тщательно изучить мораль и образ жизни этой наполовину испанской нации, ее
правительство, политику, искусство, ее отношения с другими народами Европы.
После столь глубоких исследовании, мы сочли себя готовыми выйти в свет.
Очень скоро наша слава, как женщин легкого поведения, распространилась по
всему городу. Сам король выразил желание познакомиться с нами; что же
касается его супруги, эта злобная женщина отнеслась к нам неблагосклонно.
Достойная сестрица той шлюхи, что вышла замуж за Людовика VI, эта сварливая
принцесса, по примеру остальных членов Австрийского царствующего дома,
покорила сердце мужа для того лишь, чтобы властвовать над ним политически:
не менее честолюбивая, чем Мария-Антуанетта, она думала не о супруге, а о
троне. Фердинанд, недалекий и туповатый, словом, настоящий король,
воображал, будто обрел в жене верного друга, между тем как нашел в ее лице
шпионку и опасную соперницу, которая, будучи такой же стервой, как и ее
сестра, унижала и грабила неаполитанцев, заботясь только о выгоде
Габбурского рода.
Вскоре после первого визита в королевский дворец я получила записку от
его величества, изложенную приблизительно таким витиеватым слогом:
«В прошлый раз перед Парисом предстали трое: Юнона, Паллада и Венера;
Парис сделал свой выбор и предназначил яблоко вам. Приходите за ним завтра в
Портичи, я буду один. Ваш отказ разочарует меня жестоко и не сделает вам
чести. Итак, я жду вас».
Такое лаконичное и категоричное послание заслуживало столь же
прямолинейного ответа, и я ограничилась обещанием быть вовремя. Когда
посланец ушел, я поспешила сообщить добрую весть своим сестрицам. Мы с
самого начала договорились изгнать малейшую тень подозрения из наших
отношений, трезво смотреть на человеческие глупости, смеяться над ними и
извлекать из них пользу, поэтому Олимпия и Клервиль посоветовали мне не
упускать такого случая. Вырядившись, как самая настоящая богиня, достойная
яблока, я вскочила в карету, запряженную шестеркой лошадей, которая за
несколько минут домчала меня до ворот королевского замка, известного тем,
что он построен на руинах Геракланума. Меня с таинственным видом провели по
мрачным апартаментам, и я оказалась в будуаре, где в небрежной позе отдыхал
король.
— Конечно, мой выбор вызвал бурю ревности? — поинтересовался этот
дурак, говоривший по-французски с ужасным плебейским акцентом.
— Нет, сир, — отвечала я, — мои сестры одобрили ваш выбор, так же, как
и я сама, и ничуть не огорчились тем, что не им оказана столь высокая честь.
— Клянусь короной, это очень странный ответ, — и Фердинанд уставился на
меня с удивлением.
— Я понимаю, что надо льстить королям, чтобы угодить им, но я вижу в
них обычных людей и не говорю им ничего, кроме правды.
— Я понимаю, что надо льстить королям, чтобы угодить им, но я вижу в
них обычных людей и не говорю им ничего, кроме правды.
— Но если эта правда неприятна?
— Вы полагаете, что короли не достойны слышать ее? Но почему, по какому
праву надо оберегать их от голой правды? Потому что им так хочется?
— Просто она пугает их больше, нежели других.
— Ах вот как! В таком случае пусть ведут себя достойно и отбросят свою
гордыню, которая заставляет их закабалять людей; тогда любовь к истине
придет на смену страху.
— Однако, мадам, подобные речи…
— Они удивляют вас, Фердинанд, я вижу это. Вы, конечно, думали, что,
ошалев от счастья, я приползу к вам на четвереньках, что буду пресмыкаться
перед вами. Но знайте, я — француженка, и мой пол и моя национальность
внушают мне отвращение к таким обычаям. Если я и согласилась на встречу, о
которой вы просили, Фердинанд, так потому лишь, что считаю себя более
способной, чем кто-либо другой, открыть вам глаза на ваши собственные
интересы. Посему забудьте на время о фривольных удовольствиях, которые вы
обыкновенно получаете от женщин, и выслушайте меня. Я хорошо знаю вас, еще
лучше знаю ваше королевство и могу говорить с вами так, как никогда не
осмелится ни один из ваших придворных.
Король потерял дар речи от изумления и весь обратился в слух.
— Друг мой, позвольте мне обойтись без этих ничего не значащих эпитетов
и титулов, которые свидетельствуют лишь о пренебрежении к тому, кто их
принимает, и о бесстыдной низости того, кто их произносит; итак, друг мой, я
очень хорошо изучила вашу нацию и не нашла в ней того духа, который зовется
национальным гением. Я думаю, мне удалось обнаружить причину столь
удручающего положения. Ваш народ утратил свои корни; постоянные беды,
злоключения и сменявшие друг друга иностранные завоеватели сделали его
робким, безвольным и равнодушным, приучили к рабству, которое выдавило из
него всю энергию и изменило его до неузнаваемости. Эта нация так долго
искала освободителя и всякий раз, благодаря невероятной слепоте, находила
очередного властителя. Вот великий урок для любого народа, стремящегося
разорвать свои цепи: пусть на примере неаполитанцев все увидят, что путь к
свободе — не в том, чтобы умолять деспотов, но в том, чтобы сбросить с трона
тех, кто на нем восседает. Сколько чужестранных армий, сколько тиранов
видели на своей земле неаполитанцы, но сами при этом оставались безвольными
и нерешительными. И вот вместо доброго гения неаполитанцев путешественник
видит их монарха. Кстати, имейте в виду, Фердинанд, что недостатки, которые
я нахожу в вашей нации, относятся в большей мере к вам лично. Скажу еще одну
вещь, которая, возможно, удивит вас: я считаю одной из главных причин
бедности вашего народа выгодное положение страны и ее богатую природу; будь
почва здесь менее плодородная, а климат более суровый, неаполитанцам
пришлось бы проявить смекалку и предприимчивость, чтобы ответить на вызов
враждебных природных сил.