А теперь, милый Клод, я приглашаю тебя нанести нам визит: мы с
подругой будем рады принять тебя в уютном сельском гнездышке, куда намерены
выехать дня через три. Так ты приедешь? Мы весело проведем время. А покамест
советуем тебе хорошенько отдохнуть, чтобы ты не разочаровал нас.
Воспользовавшись возможностью, мы решили сами поговорить с настоятелем.
Он оказался красивым благообразным мужчиной лет шестидесяти и приветствовал
нас с исключительной сердечностью.
— Уважаемые дамы, мы будем счастливы оказать вам прием, — заявил он, —
вас с нетерпением будут ожидать тридцать монахов, достойных участвовать в
оргии; я обещаю вам мужчин в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет,
оснащенных не хуже, чем Клод, и обладающих силой, которую предполагает наше
призвание, и смею думать, они оправдают ваши самые смелые надежды. Что же
касается секретности, у вас нет никаких оснований для беспокойства, которые
могут иметь место в светском обществе. Кажется, вы интересуетесь
богохульствами? Ну что ж, мы прекрасно разбираемся в таких вещах, поэтому
предоставьте это нам. Глупцы полагают, будто монахи ни на что не пригодны, и
мы намерены доказать вам, глубокоуважаемые дамы, что кармелиты, по крайней
мере, хороши в плотских утехах.
Столь прямые речи вместе с недавним приключением сняли у нас последние
сомнения касательно предстоящего визита, и мы уведомили досточтимых
анахоретов, что непременно воспользуемся их гостеприимством и прихватим с
собой парочку хорошеньких девиц, которые помогут нам развлекаться; однако,
добавили мы, к нашей крайней досаде у нас есть спешные дела, которые никак
не позволят нам прибыть ранее Пасхи.
Наши хозяева согласились с этой датой, и когда мы ушли, Клервиль
заметила мне, что это — самое лучшее время для нечестивых дел.
— Мне наплевать на то, что думают другие, я собираюсь получить
удовольствие от осквернения этой самой священной мистерии христианства
именно в это время года, на которое выпадает один из самых великих
христианских праздников.
От Пасхи нас отделял целый месяц, и этот период был отмечен двумя очень
важными событиями. Мне кажется, уместнее будет рассказать о них именно
сейчас, прежде чем перейти к тому, что случилось в кармелитском монастыре.
Первым из этих событий была трагическая смерть Клода; бедняга явился в
поместье в назначенный день; со мной была Клервиль; мы провели его в
роскошные апартаменты, и он чувствовал себя на седьмом небе, а когда эрекция
его достигла предела, моя жестокая подруга дала пятерым служанкам
условленный знак, те мигом навалились на монаха, связали его и острой
бритвой отсекли его бесценное сокровище по самый корень; позже обрубок
передали опытному хирургу, так Клервиль стала обладательницей самого
оригинального и, смею думать, самого большого искусственного члена.
Клод
ушел из этого мира в ужасных муках, на его агонию было страшно смотреть: это
жуткое зрелище подогревало похоть Клервиль, и пока она им любовалась, я и
еще трое служанок ласкали ее тело в двух шагах от умирающего.
— Вот так, — сказала распутница после того, как забрызгала всех нас
спермой, — я же говорила, что найду отличный способ отправить этого буйвола
в мир иной и сохранить при этом его самую ценную часть.
Теперь я перехожу ко второму событию и с полным правом считаю, что оно
сделало мне честь, и я могу им гордиться не меньше, чем моя подруга гордится
ловкой проделкой, о которой я только что рассказала.
Однажды, когда в окружении толпы лизоблюдов и просителей, которые
вполне справедливо считали, что их судьба зависит от самочувствия моего
влагалища, я занималась своим туалетом, дворецкий объявил о приходе
незнакомого человека средних лет, невзрачного вида, который просит уделить
ему время для личной беседы. Я велела передать, что обычно не принимаю
подобных посетителей, что если речь идет об оказании помощи или о том, чтобы
замолвить слово перед министром, он должен изложить свою просьбу в
письменном виде, а я посмотрю, что можно будет сделать; однако упрямец;
стоял на своем, и я, скорее из любопытства, решила дать ему аудиенцию и
велела провести его в маленькую гостиную, где обыкновенно вела частные
беседы; затем, наказав слугам находиться поблизости, я пошла узнать, что он
от меня хочет.
— Меня зовут Берноль, мадам, — начал незнакомец, — это имя, конечно,
вам незнакомо, но оно было небезызвестно вашей покойной матушке,
благороднейшей женщине, которая, будь она жива, не позволила бы вам вести
столь бессовестный и беспорядочный образ жизни.
— Сударь, — прервала я, — судя по вашему тону вы не из тех, кто пришел
с просьбой.
— Спокойнее, Жюльетта, спокойнее, — ответил Берноль. — Вполне возможно,
что я собираюсь обратиться к вам с просьбой, также возможно, что у меня есть
все права разговаривать с вами таким тоном, который вам не нравится.
— Каковы бы ни были ваши права, сударь, вы должны уяснить, что…
— А вы должны уяснить, Жюльетта, что если я и пришел к вам за помощью,
моя просьба только делает вам честь. Будьте добры взглянуть на эти бумаги,
юная дама, и вы поймете, что мне нужна помощь и что ваш долг — оказать мне
ее.
Я мельком пробежала глазами протянутые мне документы и ахнула:
— Боже мой! Это значит, что моя мать… что она согрешила с вами?
— Именно так, Жюльетта: я — твой отец, — потом Берноль заговорил
срывающимся голосом. — Я дал тебе жизнь, я — кузен твоей матери; мои
родители уже готовились к нашей свадьбе, мы уже были помолвлены, когда
перспектива другого, более выгодного брака заставила моего отца изменить
свои планы. Так он принес в жертву твою матушку, к тому времени она была
беременна.