Там было написано следующее: «Посвятив себя
пороку, один распутник без труда, в течение одного года, может развратить
три сотни детей; в продолжение тридцати лет он развратит девять тысяч. Если
каждый развращенный им ребенок, когда вырастет, хотя бы на одну четверть
усвоит уроки учителя — а на меньшее рассчитывать не приходится — и будет
развращать такое же количество юных душ, что вполне возможно, к тому
времени, когда истекут указанные тридцать лет, пороком будет охвачено два
поколения, и на земле будет минимум девять миллионов человек, развращенных
лично им и, еще в большей мере, идеями и примерами, которыми он засеял свою
пашню».
— Это блестящая идея, — согласилась Клервиль, — и ее можно попробовать
осуществить, но, к сожалению, этот процесс не может все время идти так
гладко…
— Надо не только развращать по три сотни человек ежегодно — надо, по
мере сил, помогать в этом и другим растлителям.
— Если даже ты найдешь десятерых сообщников, которые одновременно с
тобой приступят к исполнению десяти таких планов, все равно размах
распространения зла не сравнится с эффектом самой элементарной, чумы или
другой заразной болезни.
— Разумеется, — сказала я, — но недостаточно быть простым наблюдателем,
ибо столь масштабное предприятие требует постоянного руководства и
поддержки. Для этой цели и для окончательного успеха необходимо употребить и
другие средства, о которых я говорила минуту назад: советы, примеры,
литературные произведения.
— Мне кажется, ты ступаешь на скользкий путь…
— Допустим, но вспомните Макиавелли, который говорил, что лучше
действовать без оглядки, нежели быть осмотрительным, поскольку Природа — та
же женщина, которую можно покорить только с кнутом в руке. Опыт показывает,
как говорит этот мыслитель, что она охотнее дарит свои милости жестокому
поклоннику, нежели робкому.
— Твой Бельмор, должно быть, великолепный наставник, — улыбнулась
Клервиль.
— Я и не скрываю этого. Мало найдется таких любезных и таких развратных
людей. Кстати, он в восторге от сделок, которые я предложила ему совершить:
я имею в виду спекуляцию недвижимостью. А как вы считаете, дорогая, можем ли
мы, женщины, обманывать человека несмотря на самые добрые с ним отношения?
— И ты еще сомневаешься! — возмутилась Клервиль. — Имея дело с
мужчиной, мы имеем перед собой человеческое существо, с которым постоянно
приходится вести войну: мы вынуждены относиться к нему так, как он относится
к нам, а коль скоро не существует в природе верных мужчин, для чего хранить
им верность? Угождай вкусам своего любовника, пока они не противоречат твоим
желаниям, выжми все, что можешь, из его моральных и физических способностей;
подогревай себя огнем его страсти, вдохновляйся его талантами, но не забывай
ни на миг, что он принадлежит к враждебному нам полу, к тому полу, который
ведет с нами непрестанную войну.
Не упускай ни единой возможности отомстить
за оскорбления, которые мы терпим от мужчин и которые ты сама испытываешь
каждый день; словом, твой граф — мужчина, и ты должна водить его за нос…
Боюсь, Жюльетта, что в этой области ты все еще блуждаешь в потемках
невероятного невежества: ты добра, мягкосердечна, поэтому испытываешь к
мужчинам уважение. А в принципе их надо только использовать и обманывать —
большего они не заслуживают. Из Сен-Фона ты не выцарапала и шестой части
того, что получила бы я, имей он ко мне такую же слабость; на твоем месте я
бы каждый день относила в банк по миллиону.
На этом наш разговор, который мы вели в карете Клервиль по дороге в
далекое предместье Сен-Жак, прервался, так как мы подъехали к дому, где жила
колдунья.
Это был небольшой домик, стоявший уединенно посреди садов и огородов;
один из наших лакеев позвонил в дверь, которую тут же открыла пожилая
женщина, по виду служанка. Узнав о цели нашего визита, она прежде всего
попросила нас отпустить кучера и сопровождающих, сказав, что они должны
ждать нас возле винной лавки, довольно далеко от дома. Мы выполнили ее
желание, и она провела нас в маленькую комнату. Четверть часа спустя
появилась мадам Дюран — сорокалетняя, очень красивая женщина, грациозная,
прекрасно сложенная, высокого роста, поразившая меня царственной осанкой,
римскими чертами лица, восхитительной кожей и большими выразительными
глазами. Речь ее была учтива, но без подобострастия, жесты — сдержанны,
вообще весь ее облик и манеры выдавали хорошее происхождение, воспитание и
незаурядный ум.
— Сударыня, — обратилась к ней моя подруга, — нас прислали люди, хорошо
вам знакомые, которым вы оказали не одну услугу. Прежде всего нам хотелось
бы узнать, какое будущее уготовано нам, за что вы получите двадцать пять
золотых монет; во-вторых, мы желали бы получить от вас средства, которые
позволят нам держать это будущее под контролем, — я имею в виду полный
комплект ваших знаменитых ядов. А вот это, — Клервиль протянула ей еще
пятьдесят луидоров, — плата за рецепт приготовления этих самых ядов и-за то,
что вы покажете нам свою лабораторию и свой сад с ядовитыми растениями.
Остается добавить, что нами движет чисто практический интерес.
— Начну с того, — отвечала Дюран, — что вижу перед собой двух
исключительно очаровательных женщин, именно поэтому, прежде чем мы перейдем
к делу, вам придется принять участие в совершенно необходимой церемонии,
которая, возможно, в чем-то вам и не понравится.
Клервиль поинтересовалась, в чем именно будет заключаться эта
церемония.
— Вы пройдете со мной в специальный кабинет, — сказала ведунья, — где
снимете с себя одежды и получите от меня порку.
— Вы всерьез собираетесь выпороть нас?
— Пока не пойдет кровь, милые дамы, да, пока не брызнет кровь из ваших
прекрасных тел.