Что касается Бельмора, он
опускается на колени перед залитой кровью задницей… Я правильно объясняю,
дорогой граф?
Граф молча кивнул.
— Так вот, Бельмор, стоя перед этим задом на коленях, слизывает кровь,
а трое мужчин по очереди извергаются в его потроха. Теперь ты видишь, что
ваши сегодняшние упражнения — это лишь мягкий вариант его любимой причуды, и
здесь еще раз подтверждается старая истина: даже самая маленькая прихоть в
человеке свидетельствует о его характере, и внимательный взгляд без труда
найдет в ней признаки всех его пороков.
— Черт возьми! — радостно воскликнула я, обнимая графа за шею. — Ваша
мания приводит меня в восторг, надеюсь, вы используете мое тело для таких
развлечений, и будьте уверены, что я сделаю все, чтобы доставить вам
наивысшее удовольствие.
Бельмор с важным видом заверил меня, что мои услуги потребуются ему
нынче же, и шепотом попросил припасти для него побольше экскрементов в моих
потрохах.
— Я так и думала, — всплеснула руками Клервиль. — Я знала, что ваши
вкусы придутся Жюльетте по душе.
— Действительно, воздержанность — это очень глупая добродетель, —
поддакнул Нуарсей. — Человек рожден для наслаждений и только через
распутство может получить самые сладкие удовольствия в жизни. Одни лишь
идиоты не понимают этого.
Тут снова заговорила Клервиль:
— Со своей стороны я думаю, что мы не имеем права ни в чем себе
отказывать и должны любой ценой добиваться счастья, которое заключается в
самых глубинах порока и блуда.
Граф согласно кивнул.
— Сама великая Природа рекомендует нам искать счастье только в пороке;
она определила человеку предел существования, тем самым она заставляет его
непрерывно расширять область своих ощущений, и подсказывает, что самые
сильные и самые приятные можно встретить где угодно, только не на дороге
скучных общепринятых радостей. Будь прокляты те, кто, надевая узду на
страсти человека, пока он молод, формируют в нем привычку к самоотрицанию и
самоограничению и делают его несчастнейшим из живых существ. Какая это
ужасная участь!
— Пусть ни у кого не возникает сомнений относительно намерений
праведников, которые поступают таким образом, — прервал его Нуарсей. — Ими
движет ревность, мстительность и зависть к людям, которые не стыдятся своих
страстей и смеются над мелкими страстишками этих наставников.
— Здесь большую роль играет суеверие, — добавил Бельмор. — Суеверие
породило Бога, затем суеверные люди придумали всевозможные оскорбления для
своего идола. И вот Бог, до которого в сущности никому нет дела, вместо
того, чтобы оставаться всесильным и недоступным, напускает на себя
беспомощный вид, и так создается среда, в которой дают всходы семена
злодейства.
— Религия вообще принесла человечеству неисчислимые бедствия, —
проворчал Нуарсей.
— Из всех болезней, грозящих человечеству, — сказала я, — я считаю ее
самой опасной, а тот, кто первым подсунул людям эту мысль, был самым
заклятым их врагом, и с тех пор в истории злейшего не было. Он заслуживает
самой ужасной смерти, да и не существует наказания, достойного его.
— Однако в нашей стране, — сказал Бельмор, — еще не совсем поняли ее
опасность.
— Это не так просто, — заметил Нуарсей. — Ведь больше всего на свете
человек цепляется за принципы, которые внушили ему в детстве. Возможно,
придет время, когда люди станут пленниками других предрассудков, не менее
нелепых, чем религия, и во имя новых идолов безжалостно растопчут старого.
Но пройдет еще немного времени, и наша нация, как несмышленое дитя, начнет
плакать о разбитой игрушке, отыщет ее среди хлама и будет лелеять еще пуще
прежнего. Нет, друзья мои, философия — это не та вещь, которую можно
когда-нибудь встретить среди людей, ибо они слишком грубы и невежественны,
чтобы их сердца мог согреть и осветить священный огонь этой великой богини;
власть жречества может ослабнуть на какое-то непродолжительное время, но
затем она становится еще сильнее, и суеверие будет отравлять томящееся
человеческое сердце до скончания века.
— Какое жуткое предсказание.
— Достаточно жуткое, чтобы быть правдой.
— Неужели нет никакого лекарства от этой чумы?
— Есть одно, — сказал граф, — только одно. Хотя жестокое, но очень
надежное. Нужно арестовать и казнить всех священников — всех в один и тот же
день — и поступить точно так же с их последователями; одновременно, в ту же
самую минуту, уничтожить католицизм до самого основания; затем провозгласить
всеобщий атеизм и доверить воспитание молодежи философам; следует печатать,
публиковать, продавать, раздавать бесплатно те книги, в которых
проповедуется неверие, и в течение пятидесяти лет после этого жестоко
преследовать и карать смертью всех, не делая никаких исключений, кто
замышляет или может замыслить снова надуть этот мыльный пузырь. {Достаточно
сравнить моря крови, пролитые этими мошенниками в течение восемнадцати
веков, и ту малую кровь, которая прольется, если последовать совету
Бельмора, и станет ясно, что граф называет это лекарство жестоким скорее в
шутку, с иронией. Ибо никто еще не предлагал более гуманного средства, и мир
не воцарится в душах людей до тех пор, пока это не будет сделано, причем
самым безжалостным образом. (Прим. автора)} На сколько возмущенных голосов
вы услышите в ответ на подобное предложение: мол, суровость всегда формирует
сторонников любой, самой нелепой идеи, а нетерпимость — почва, в которой
произрастают мученики. Но подобные возражения беспочвенны. Борьба с этим
злом, разумеется, уже имела место в прошлом, но процесс этот был слишком
мягким, ленивым и неконкретным; конечно, проводилось и хирургическое
вмешательство, но опять как-то робко и осторожно, без должного усердия, и
никогда не доводилось до конца.