То же самое можно сказать о церемонии погребения и об уважении, которое все
еще оказывается мертвецу. Труп заслуживает только того, чтобы положить его в
плодородную почву, где он сразу может дать всходы, быстро превратиться в
червя, муху или растение. Если вы хотите оказать покойнику последнюю услугу,
закопайте его под плодовым деревом или на зеленом лугу, все прочее —
нелепость (Прим. автора)}. Что касается мадам Донис, ты спокойно можешь
оскорбить ее, поскольку перед ней у тебя нет никаких обязательств и,
оскорбляя ее, ты никому не наносишь оскорбления. Повторяю еще раз: самой
ужасной твоей ошибкой будет твое сомнение и твоя медлительность. Здесь ты
снова можешь возразить, что, мол, слышишь внутренний голос, который
побуждает тебя отказаться от преступления, но ведь это не голос Природы,
Жюльетта. Ни в коем случае не Природа внушает тебе подобную мысль — это
говорит в тебе предрассудок; если этот голос все еще звучит в твоей душе,
заглуши его, отнеся на счет своей слабости и того факта, что подобного
злодейства ты еще не совершала, что оно тебе в новинку, хотя в сущности оно
ничем не отличается от воровства, которое ты любишь и которым занимаешься
ежедневно. Итак, нет никакого сомнения, что ты слышишь голос не Природы, но
предрассудка: Природа заботится только о счастье своих детей, которым она
благоволит, и желает им счастья любой ценой. Поэтому отнесись к нему
критически, взвесь все «за» и «против» и поступай, как подскажет тебе твое
сердце и твой разум, не боясь при этом оскорбить Природу, которой, напротив,
твое преступление пойдет на пользу и которая обещает тебе огромное
удовольствие от его совершения.
На твоем месте я бы хорошенько позабавился с этой девицей, ограбил бы
ее, затем обрек на такую жалкую участь, что долгое еще время при мысли о ней
не мог бы удержаться от оргазма. И это гораздо предпочтительнее, чем простое
убийство. Блаженство, которое я тебе предлагаю, будет неописуемым, ибо
помимо физического наслаждения при виде ее страданий, ты получишь моральное
удовольствие, рожденное из сравнения между вашими судьбами; истинное счастье
состоит скорее в таком сопоставлении, нежели в удовлетворении плоти. Тысячу
раз приятнее сказать себе, бросив взгляд на несчастные создания: «Я не
такой, как они, я лучше и счастливее их», чем сказать: «Меня охватывает
радость, и я наслаждаюсь ею вместе со всеми остальными». Наше счастье делают
полным чужие беды и страдания; в окружении людей, так же счастливых, как мы
сами, мы никогда не узнаем ни довольства, ни спокойствия, вот почему говорят
— и говорят очень мудро, — что для того, чтобы быть счастливым, никогда не
надо смотреть вверх — смотри на тех, кто стоит ниже вас. Вид чужого
несчастья непременно будет дополнять твое собственное счастье, стало быть,
никогда не следует поднимать отверженных до своего уровня, чтобы не лишить
себя удовольствия сравнивать. Однако недостаточно ограничиваться тем, чтобы
отказывать несчастным в помощи, желая сохранить эту жалкую породу для
сравнения; не следует упускать возможность порождать нищету — и для того,
чтобы увеличить число обездоленных, и особенно для того, чтобы создать почву
для благоприятного сравнения.
Однако недостаточно ограничиваться тем, чтобы
отказывать несчастным в помощи, желая сохранить эту жалкую породу для
сравнения; не следует упускать возможность порождать нищету — и для того,
чтобы увеличить число обездоленных, и особенно для того, чтобы создать почву
для благоприятного сравнения. В твоем конкретном случае ты получишь
максимально возможное удовольствие, если отберешь у девочки наследство,
затем заставишь ее побираться, просить милостыню у твоего порога, чтобы ты
могла отказать ей самым немилосердным образом; тогда ты постоянно будешь
видеть перед собой чужое несчастье, которое будет возбуждать тебя тем
сильнее, что оно — дело твоих рук. Вот что бы я сделал, Жюльетта, на твоем
месте… И я пребывал бы в. состоянии нескончаемой эрекции, созерцая
прекрасное зрелище, сознавая себя его причиной и купаясь в роскоши; я бы
восклицал каждый день: «Вот она, моя жертва; через посредство преступления я
получил над нею власть, я лишил ее наследства, все мои удовольствия питаются
злодейством, и сам я — не кто иной, как отъявленнейший злодей…» А с таким
воображением, как у тебя, Жюльетта, ты испытывала бы неописуемое блаженство!
К концу своей речи Нуарсей пришел в сильнейшее возбуждение, и поскольку
после моего возвращения у меня с ним не было никаких половых отношений, мы
перебрались на диван. В его объятиях я призналась, что ни на один миг меня
не посещали сомнения относительно участи юной Фонтанж и что все, что я ему
говорила, было сказано для того лишь, чтобы дать ему повод изложить свои
доктрины. Я пообещала ему девушку, добавив, что как бы прекрасна она ни
была, мы не замедлим ввергнуть ее в ужасную нищету после того, как сполна
насладимся ею.
— Я рад за тебя, Жюльетта, — говорил Нуарсей, лаская и целуя мои
ягодицы, — ты стала еще развратнее в своих путешествиях, но я также не
бездействовал все это время; с тех пор, как мы виделись в последний раз, я
совершил, пожалуй, все ужасные злодеяния, какие только в состоянии породить
человеческий мозг. Ты не поверишь, но это я устроил смерть Сен-Фона: я
жаждал получить его пост, правда, в тот раз у меня не получилось, но теперь
ничто не помешает мне занять место нынешнего министра; его падение только
вопрос времени, тайная машина уже запущена, и вот когда я стану министром,
когда приберу к рукам всю власть и все богатства в этом королевстве, тогда,
Жюльетта, наши удовольствия будут безграничны. Я хочу, чтобы каждое
мгновение моей карьеры несло на себе печать преступления; ты не проявишь
слабость рядом со мной, как это случилось у тебя с Сен-Фоном, и мы вдвоем
взойдем на вершину порока.
Во время этой тирады я подставила ему свой зад, но он скоро покинул
его, не оставив в нем ни капли спермы.
— Я жду одного человека, — объяснил он. — Это женщина, очень
привлекательная, около двадцати пяти лет; ее мужа я недавно бросил за
решетку, чтобы завладеть женой.