Он развлекался
метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных
замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания
обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое
время мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе.
— Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем у того
противного субъекта, который совокуплялся со мной, — прямо призналась я. —
Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом Братства, не
стыдится баловаться с влагалищем.
— Я тоже удивляюсь этому, — согласился Шабер.
(Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит самым
лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о
котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в
моих приключениях.)
— И должен сказать тебе, — добавил обаятельный аббат, — что вот этот
член — видишь, какой он большой и красивый — предпочитает попку, а не
куночку.
— Я в этом не сомневаюсь.
— В таком случае, — сказал он, взявши меня за руку и кивнув своему
партнеру, чтобы тот следовал за нами, — пойдем в будуар, и я покажу тебе,
насколько близки наши вкусы.
Содомит, который сношал Шабера, имел орган не меньших размеров, чем у
мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько минут
опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться — еще раз
и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв
три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь,
неистово ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски
жертв. По дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на
дне которых чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек
— пяти и шести лет — и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под
землей, можно было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас
скорее бы услышали обитатели противоположного полушария, нежели парижане;
думаю, не стоит описывать все те зверства, что я совершила до того, как
поднялась одна из глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три
существа.
Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне
представили еще одного гостя — графа де Бельмора, человека с необычной и
незабываемой внешностью.
— Это наш новый президент, — сказал Нуарсей. — На сегодняшней ассамблее
граф намерен произнести вступительную речь, посвященную вопросам любви. Если
я не ошибаюсь, она послужит защите женского сердца от чувства, которое
женщины слишком часто и необдуманно питают к мужчинам. Позвольте мне, друг
мой, — обратился он к Бельмору, — представить вам нашу знаменитую Жюльетту.
Кстати, возможно, вы уже встречались в клубе.
Позвольте мне, друг
мой, — обратился он к Бельмору, — представить вам нашу знаменитую Жюльетту.
Кстати, возможно, вы уже встречались в клубе.
— Нет, — покачал головой граф. — Я не думаю, что встречался с мадам
прежде.
— Тогда вы успеете хорошенько познакомиться с ней еще до того, как мы
отобедаем. У нее самый прекрасный в мире зад и самая черная душа, словом,
это нашего поля ягода, дорогой граф. И она с удовольствием послушает нынче
вашу мудрую речь. Может быть, вы желаете уединиться прямо сейчас? Дело в
том, что я жду Клервиль, а вы ведь знаете, что она долго возится со своим
туалетом и постоянно запаздывает. Она обещала быть к четырем часам, сейчас
только три, и я могу проводить вас в свой будуар, там к вашим услугам будет
мой лакей.
Бельмор согласился; пришел лакей, и мы втроем ушли в другую комнату.
Причуда Бельмора показалась мне неприхотливой: он прижимался лицом к моим
ягодицам и неторопливо, как будто даже задумчиво, целовал и облизывал их, а
его в это время содомировал лакей. Затем, когда содомит кончил, граф вновь
возбудил его, крепко прижимая лакейский член к моему заду и массируя его,
добился второго извержения, заботливо следя за тем, чтобы струя попала мне
точно в задний проход, и высосал сперму, попросив меня громко испускать газы
ему в рот. После этой процедуры мы с содомитом выпороли его. Граф повторил
каждую сцену со всеми подробностями еще раз, но памятуя о том, что вечером
его ждут довольно обременительные обязанности, воздержался от второго
оргазма. Когда мы вышли из будуара, в гостиную как раз входила улыбающаяся
и, как всегда, ослепительная Клервиль.
Мы сели за стол, и Нуарсей заметил мне:
— Не думай, Жюльетта, что утехи графа ограничиваются тем, что вы сейчас
проделали. Ты принадлежишь к нашему кругу, и граф знает это, поэтому он вел
себя с подобающей учтивостью.
— Да, наш Бельмор обладает необыкновенной способностью держать себя в
руках, — вставила Клервиль.
— Так вы знаете, мадам, — лукаво спросила я, — чем занимается этот
господин, когда дает волю своим чувствам. Тогда прошу вас поделиться со мной
— я не хочу оставаться в неведении, так как меня интересует все, что
касается такого любезного кавалера.
— Как вы относитесь к ее просьбе, граф? — спросил Нуарсей.
— Даже и не знаю, что сказать. Боюсь, что в этом случае мадам составит
неблагоприятное мнение о моем характере.
— Не беспокойтесь, — улыбнулась Клервиль, — моя подруга прежде всего
будет ценить вас за разнообразие и неординарность ваших пороков.
— Любимая прихоть этого шалуна, — заговорил Нуарсей, — заключается в
следующем: на плечи красивой женщины усаживают мальчика пяти-шести лет,
крепко привязывают его, в тело жертвы вонзают нож, наносят бесчисленные
раны, кровь струйкой сбегает вниз между ягодицами и попадает в задний проход
женщины, которая в это время испражняется. Что касается Бельмора, он
опускается на колени перед залитой кровью задницей.