— Уведи ее в другую комнату, — тихо сказала она мне, — а я останусь, и
Раймонда поласкает меня.
Как только мы уединились с Элизой, все мои чувства обратились в ярость;
невинная девушка целовала мое тело и плакала, а я издевалась над ней; с
первыми ударами из меня брызнуло семя, и я удвоила свое усердие.
— По правде говоря, — начала я ледяным тоном, несмотря на огонь,
сжигавший меня, — твои сентименты меня удивляют, ибо в душе моей нет ничего
похожего. Возможно, когда-то ты была не совсем для меня безразлична, но
теперь я от тебя устала. И держала тебя при себе только из милосердия.
— Из милосердия, мадам! — как эхо повторила несчастная.
— Разумеется; если бы я над тобой не сжалилась, кем бы ты была сейчас?
Уличной шлюхой. Поэтому благодари за то, что я хоть кого-то нашла для тебя,
и приласкай меня в знак благодарности.
Я сорвала с нее одежды, и при виде ее прелестей меня окатила теплая
волна блаженства. Я смотрела на нее и повторяла про себя: через три дня это
прекрасное свежее тело станет добычей червей, и честь его уничтожения будет
принадлежать мне.
О, восхитительная искра похоти! О, неизъяснимые наслаждения порока и
злодейства! Как потрясаете вы нервную систему развратной самки! Ах, Элиза,
Элиза! Когда-то ты сводила меня с ума, а теперь я отдаю тебя в руки
мясника… Я отдаю тебя палачу и испытываю оргазм.
Она же твердила, что будет тосковать без меня, что не сможет без меня
жить, и обрушивала на меня все новые и новые ласки. Прошло несколько минут,
и они принесли потрясающие результаты: когда она подняла голову, рот ее был
полон моей спермой. Потом я ласкала ее таким же образом, наслаждаясь мыслью
заставить ее вкусить удовольствие, прежде чем предать смерти. Она
извергнулась, потом разрыдалась и снова обратилась ко мне с самыми нежными
словами, с самыми трогательными мольбами, умоляя не гнать ее. Но все это
скорее смягчило бы скалу, но только не меня.
— Пойдем, — сказала я, насытившись, — нам пора. Она собралась пойти в
свою комнату собрать вещи. Я остановила ее и процедила сквозь зубы:
— Не беспокойся, мы их пришлем тебе завтра.
Она бросилась мне на шею… Я оттолкнула ее и наотмашь ударила по лицу.
Мне кажется, я бы задушила ее, если бы не было договора с Корделли.
Мы вернулись в салон. Дюран там не было; в соседней комнате я услышала
возню и заглянула в замочную скважину. Каково же было мое удивление, когда я
увидела, что Раймонду кто-то содомирует, а Дюран обрабатывает розгами зад
содомита. Я постучала…
— Это ты? — отозвалась Дюран.
— Ну конечно, открывай.
Она вышла ко мне и предостерегающе приложила палец к губам.
— Это Корделли. Он пожелал осмотреть девушку, которую ты ему обещала, я
не хотела тебя беспокоить и подсунула ему Раймонду. По-моему, он от нее без
ума.
— Я не помешаю вам, синьор, — почтительно обратилась я к итальянцу.
—
Но хочу заметить, что это не та девушка.
— Мне чертовски жаль, — сказал блудодей прерывающимся от удовольствия
голосом, — очень жаль, мадам… но ее задница… о, какая это уютная
задница! — Потом он отлепился от моей служанки и продолжал уже спокойнее:
— Тем не менее извергаться я не буду, надо поберечь силы. — Он
аккуратно вытер свой член и добавил: — Давайте лучше поговорим о делах.
Раймонда потихоньку выскользнула из комнаты, мы остались втроем:
Корделли, Дюран и я.
— Я не смог дождаться назначенного часа, — объяснил он — и примчался
сюда. Мадам Дюран сказала, что вы забавляетесь с девицей, которая
предназначена мне. Увидев Раймонду, я почувствовал неодолимое желание и
должен сознаться, что теперь уже жалею, что она — не моя жертва. Мадам Дюран
сообщила, что это — ваша фаворитка, что вы ни за что не согласитесь
расстаться с ней… Но выслушайте меня, мадемуазель, — продолжал искуситель,
беря меня за руку. — Я очень щедрый человек и безумно богат: за последние
двадцать лет я прибрал к рукам всю прибыль от знаменитой Сенигалийской
ярмарки {Самая известная ярмарка в Италии в ту эпоху. (Прим. автора)}, так
что несколькими тысячами цехинов больше, несколькими тысячами меньше — это
для меня мелочи, когда речь идет о моих страстях. Я не знаю Элизу, но я
попробовал Раймонду, и она дьявольски понравилась мне. Я никогда не
забирался в такую узенькую и горячую пещерку. Эта девушка будет великолепно
выглядеть в минуты отчаяния и горя, короче говоря, это самая лучшая
кандидатура для жертвоприношения из всех, кого я когда-либо видел. Поэтому
предлагаю следующее: я забираю первую, поскольку мы уже договорились, и
заодно покупаю эту. Вас устроит шесть тысяч цехинов за обеих?
— Вряд ли, — ответила я, чувствуя, что алчность, любовь к золоту
вытеснили все прочие чувства из моего сердца. — Двадцать тысяч, и вы
забираете их двоих.
— Однако, — напомнил мне Корделли, — я уже купил одну за тысячу.
— Считайте, что сделка не состоялась; я продаю их вместе или не продаю
совсем, но дешевле не уступлю.
— Я могу только одобрить решение моей подруги, — вставила Дюран, — и
меня удивляет, что она так дешево продает столь восхитительные предметы.
— Я обожаю эту девочку, и кому же я отдаю ее? Негодяю, который
собирается ее убить!
— Вы правы, — согласился итальянец, — и смерть ее будет жуткой и
мучительной, уверяю вас.
— За такое удовольствие надо платить, синьор. Решайтесь скорее, иначе
жалость вползет в мое сердце, и вы останетесь ни с чем.
— Да, ваш товар дороговат, мадемуазель, — задумчиво пробормотал
торговец, — но черт меня побери! Вы застали меня в тот момент, когда похоть
перевешивает разум.