Если ты получишь известие
о его кончине, эта дата запечатлеется в твоем мозгу как праздник: ты словно
освободишься от преследования, от давления, и исчезновение человека, в чьи
глаза ты не могла смотреть без чувства стыда, станет для тебя предвкушением
радости. А если душа твоя поистине независима, свободна и горда, ты, может
быть, пойдешь еще дальше, может, даже перестанешь чувствовать обязательства
по отношению к себе самой… Я уверен, что ты сможешь, что обязательно
дойдешь до убийства того, чье существование для тебя невыносимо — в самом
деле, разве у тебя есть другой выход? И ты погасишь свечу человеческой жизни
с такой легкостью, будто отшвыриваешь со своей дороги камень. Это значит,
что оказанная тебе услуга, вместо того, чтобы пробудить теплые чувства к
благодетелю, разбудит в тебе самую неукротимую ненависть. Подумай хорошенько
над моими словами, Жюльетта, и суди сама, как смешно и как опасно быть
добрым по отношению к своим близким. А потом поразмысли над моим анализом
чувства благодарности, дорогая, и ты увидишь, нужно ли мне от тебя подобное
чувство, и поймешь, что мне ни капельки не хочется оказаться в незавидном
положении человека, оказавшего тебе услугу. Повторяю: выручая тебя из этой
клетки, я делаю это не ради твоих прекрасных глаз, а единственно ради своего
интереса. Поэтому давай закончим этот разговор и пойдем отсюда.
Мы зашли к судебному следователю, и Нуарсей заявил:
— Ваша честь, эта молодая дама, получив свободу, не собирается скрывать
имя преступника, совершившего воровство, в котором ее обвинили по ошибке.
Она только что призналась мне, что вам надо искать одну из трех девиц,
которые были вместе с ней в доме герцога Даннемара в Сен-Море. Скажи,
Жюльетта, ты помнишь ее имя?
— Да, сударь, — ответила я, сразу сообразив, куда клонит коварный
Нуарсей. — Она была самой красивой, ей восемнадцать лет, и зовут ее Минетт.
— Это все, что нам надо, мадемуазель, — сказал представитель закона. —
Вы готовы подтвердить ваше показание под клятвой?
— Разумеется, ваша честь, — кивнула я и воздела правую руку к распятию.
— Я клянусь, — мой голос звучал громко и уверенно, — перед Господом нашим
Иисусом Христом, что девица по имени Минетт виновна в краже в доме господина
Даннемара.
Мы вышли и сели в ожидавший нас экипаж Нуарсея.
— Вот так, моя голубка, без меня ты ни за что не разыграла бы эту
маленькую комедию. Однако роль моя была скромной — я просто поставил пьесу,
зная, что дальше ты сообразишь сама, и оказался прав. Сыграла ты безупречно.
Поцелуй меня, мой ангел… Мне нравится сосать твой лживый язычок. Да, ты
вела себя как богиня! Эту девицу повесят, а когда человек виновен, ему
доставляет наслаждение не только ускользнуть от наказания, но вдвойне
приятно послать вместо себя на смерть невинного.
— Я безумно люблю вас, Нуарсей, из всех мужчин на земле люблю вас
одного; только вы подходите мне. Но тем не менее я вас обманула и
раскаиваюсь в этом.
Но тем не менее я вас обманула и
раскаиваюсь в этом.
— Будет, будет, Жюльетта, не волнуйся, — успокоил меня Нуарсей, — ты
совершила красивое преступление, поэтому сделай милость — перестань каяться.
Я хочу, чтобы ты сожалела лишь о добродетельных поступках. Кстати, у тебя не
было никаких причин делать это за моей спиной, — продолжал мой покровитель,
когда мы ехали к его дому. — Я не буду возражать, если тебе захочется
сделать мне маленькую пакость и посношаться на стороне, лишь бы это
мотивировалось алчностью и похотью; по моему убеждению, порок оправдывает
любая причина. Но будь осторожна с клиентами Дювержье: она поставляет товар
только для отъявленных распутников, которые жестоки в своих страстях и в
любой момент могут довести тебя до смерти. Если ты, без утайки, поведаешь
мне все свои вкусы и наклонности, я сам буду устраивать тебе исключительно
выгодные свидания, где риска будет намного меньше, зато ты сможешь воровать
всласть. Ведь воровство — обычное дело, из всех человеческих грехов это
самый естественный; у меня самого долгое время была такая привычка, и
избавился я от нее только благодаря тому, что стал приучать к этому других,
что еще приятнее. Нет лучшего лекарства от мелких пороков, чем большие
злодеяния; чем чаще мошенничаешь с добродетелью, тем скорее привыкаешь
попирать ее, и в конечном счете твои чувства будут откликаться только на
самое необычное и грандиозное. Вообще-то должен признаться, что ты упустила
шанс получить за один присест целое состояние: я не знал о твоей слабости и
в прошлом году отказал нескольким своим друзьям, которые сгорали от желания
развлечься с тобой и могли озолотить тебя только за то, что ты оголишь свой
восхитительный зад. — Нуарсей задумчиво помолчал и заговорил о другом: —
Кстати, источником всех твоих неприятностей был бедняга Любен. На него пало
подозрение хозяина, и он поклялся провести собственное расследование. Но не
беспокойся, любовь моя, ты отмщена: вчера Любен отправился в «Опиталь», где
и проведет остаток своих дней. Ты же должна знать, что обязана своим
освобождением и разрешением твоего дела любезнейшему Сен-Фону, министру и
моему большому другу. Против тебя были неопровержимые факты, назавтра тебя
собирались предать суду, и уже собрали двадцать два свидетеля. Но будь их
даже пятьсот, наше влияние отмело бы их в сторону; влияние это огромно,
Жюльетта, и между нами говоря, мы с Сен-Фоном силой одного только слова,
одного жеста можем снять петлю, накинутую на шею самого матерого преступника
на земле, и вместо него отправить на виселицу святого. Так делаются дела,
когда на троне сидят идиоты. Придворные водят их за нос, дурачат их, а эти
тупые куклы воображают, будто царствуют и правят, между тем как на деле
царствуем мы — они лишь наши орудия или, лучше сказать, единственные монархи
в этом королевстве — наши -страсти. Мы могли бы стереть в порошок и
Даннемара — у меня для этого достанет и сил и средств, но он такой же
распутник, как и мы, о чем свидетельствуют его эксцентричные проделки.