.. Но почему и я тоже вкусила
сумасшедшее удовольствие от того, что совершили вы?
— Да потому что я совершил подлость, — ответил Нуарсей. — Не существует
такой подлости, которая не доставляла бы удовольствия. Злодейство —
двигатель похоти; настоящего вожделения без этого не бывает; именно таким
образом страсти служат для уничтожения человечности и… человечества.
— Если это так, они, очевидно, не имеют ничего общего с Природой -гвсе
это скучные сентиментальные чувства, о которых постоянно болтают моралисты.
Иначе, как может быть, что в иные моменты Природа настолько непостоянна, что
одной рукой отменяет то, что устанавливает другой?
— Ах, Жюльетта, когда ты лучше узнаешь ее, ты увидишь, что эта, в
высшей степени мудрая, исключительно щедрая и благородная Природа запрещает
нам помогать другим, если только это не продиктовано выгодой или страхом.
Страхом — потому что мы боимся, как бы беды, от которых мы, по своей
слабости, избавляем других, не обрушились на нас самих. И выгодой — ибо мы
помогаем другим в надежде, что получим что-то от них взамен, или с целью
польстить своему самолюбию. Но как только в нас рождается более властная
страсть, чем благородство, все остальные исчезают, и вот тогда эгоизм
требует свои священные права, и наши губы кривятся в презрительной насмешке
над чужими страданиями. Ведь они касаются нас только в той мере, в какой мы
сами можем оказаться их жертвой, следовательно, жалость — пища страха, и мы
должны всеми доступными средствами лишить его пищи.
— Ну, хорошо, — не сдавалась я, — вы доказали, что добродетелей не
существует; теперь объясните мне, пожалуйста, что такое преступление; ведь
если, с одной стороны, вы топчете то, что меня учили уважать, а с другой —
смеетесь над тем, чего я должна бояться, значит, вы непременно приведете
меня к горизонту, к которому стремится мое сердце и за которым не
останавливаются ни перед чем.
— Тогда усаживайся удобнее, Жюльетта, потому что эта тема требует
серьезного обсуждения, и если хочешь понять меня, слушай внимательно.
Что такое преступление? Этим словом называют любое формальное
нарушение, будь то невольное или преднамеренное, того порядка в человеческом
обществе, который известен под именем «закон». Следовательно, это всего лишь
случайное и бессмысленное слово, поскольку все законы относительны и зависят
от обычаев и правил поведения, а те, в свою очередь, определяются временем и
местом обитания. Они могут быть абсолютно разными на расстоянии нескольких
сот миль, то есть если я совершу преступление, а затем сяду на корабль или в
почтовую карету и совершу то же самое в другом месте, тогда в воскресенье
утром в Париже меня приговорят к смертной казни, а в следующую субботу я
стану героем дня в другой стране, где-нибудь на границе с Азией или на
Африканском побережье. Столкнувшись с этим вопиющим абсурдом, философ
начинает рассуждать следующим образом:
1) Сами по себе поступки являются нейтральными, то есть по сути своей
ни хорошими, ни дурными, и если человек так квалифицирует их, значит, он
судит о них только с точки зрения выработанных им самим законов или формы
правления, при которой ему выпадает жить.
Столкнувшись с этим вопиющим абсурдом, философ
начинает рассуждать следующим образом:
1) Сами по себе поступки являются нейтральными, то есть по сути своей
ни хорошими, ни дурными, и если человек так квалифицирует их, значит, он
судит о них только с точки зрения выработанных им самим законов или формы
правления, при которой ему выпадает жить. Но с точки зрения Природы любой
наш поступок не лучше и не хуже, чем всякий другой.
2) Если где-то в глубинах нашей души поднимается голос протеста против
поступков, воспринимаемых нами как порочные, — это лишь плод нашего
воспитания и наших предрассудков, и для человека, который родился и
сформировался в другом климате, этот голос будет звучать на незнакомом ему
языке.
3) Если, сменив страну, мы все равно слышим в себе такие сомнения, это
ни в коем случае не свидетельствует о их обоснованности — это просто один из
отпечатков прежнего воспитания, которые стираются с большим трудом.
4) В конечном счете, угрызения совести или чувство вины — это одно и то
же, то есть это опять-таки результат прежнего воспитания, который может
нейтрализовать только привычка и опыт и с которым надо решительно бороться.
В самом деле, прежде чем решить, преступно или нет какое-то деяние,
следует» определить, какой вред оно наносит Природе, ведь с рациональной
точки зрения квалифицировать как преступление можно лишь то, что входит в
противоречие с ее законами. Так как Природа — это нечто постоянное, любое
преступление должно считаться таковым повсеместно: в той или иной форме все
расы и народы должны взирать на него с одинаковым ужасом, и вызываемое им
отвращение должно быть таким же универсальным в человеке, как и желание
удовлетворить свои элементарные потребности, но, как мы знаем, таковых
поступков просто не существует, и часто то, что представляется нам самым
чудовищным и отвратительным, в другом месте является краеугольным камнем
нравственности и морали.
Таким образом, преступление не есть нечто объективное: на самом деле не
существует ни преступлений, ни каких-то иных способов оскорбить Природу в ее
нескончаемом промысле. Она вечно и бесконечно выше нас, и с той недосягаемой
высоты, откуда она управляет всеобщим порядком, не имеют никакой ценности ни
наши мысли, ни наши дела. Нет такого поступка, каким бы ужасным, каким бы
жестоким и постыдным он ни выглядел в наших глазах, которого мы не можем
совершить, когда чувствуем в себе эту потребность; более того, нет поступка,
которого мы не имеем права совершить, ибо на него вдохновляет нас сама
Природа. Наши повседневные привычки, наши религиозные воззрения, манеры и
обычаи могут и должны обманывать нас, а голос Природы никогда не собьет нас
с пути истинного, потому как именно на сочетании абсолютно равноправных
частей, которые мы называем «зло» и «добро» основаны все наши действия и
законы; разрушение — это почва, на которой ежесекундно возрождается и
торжествует Природа, на которой живет за счет преступления, одним словом —
она существует за счет вечного умирания.