Не успели мы закончить разговор, как вошел Дорваль. Это был
сорокалетний мужчина очень приятной наружности, и весь его облик и манеры
производили впечатление умного и любезного господина; помимо всего прочего у
него был несомненный дар очаровывать окружающих, очень важный для его
профессии.
— Фатима, — обратился он к моей подруге, ласково улыбнувшись мне, — я
думаю, ты объяснила этому юному прелестному существу суть нашей предстоящей
комбинации? Тогда мне остается только добавить, что сегодня мы будем
принимать двоих пожилых немцев. Они недавно в Париже и горят желанием
встретиться с привлекательными девочками. Один носит на себе бриллиантов на
двадцать тысяч крон, я предоставляю его тебе, Фатима. Другой, по-моему,
собирается купить поместье в здешних краях. Я уверил его, что могу подыскать
для него что-нибудь не очень дорогое, если он согласен заплатить наличными,
поэтому при нем должно быть тысяч сорок франков чистоганом или в кредитных
билетах. Он будет твой, Жюльетта. Покажи свои способности, и я обещаю тебе
свое сотрудничество в будущем, причем очень часто.
— Извините, сударь, — сказала я, — но неужели такие ужасные дела
возбуждают вашу чувственность?
— Милая девочка, — начал Дорваль, — я вижу, что ты ничего в этем не
смыслишь: я имею в виду ту встряску, которую дает нервной системе ощущение
преступления. Ты хочешь понять эти сладострастные мгновения — я объясню их
тебе в свое время, а пока у нас есть другие дела. Давайте пройдем в ту
комнату, наши немцы скоро будут здесь, и, пожалуйста, употребите все свое
искусство обольщения, удовлетворите их как следует — это все, о чем я вас
прошу, от этого будет зависеть ваша оплата.
Гости прибыли. Шеффнер, предназначенный мне, был настоящий барон сорока
пяти лет, по-настоящему уродливый, по-настоящему мерзкий тип и по-настоящему
глупый, каким и бывает, насколько я знаю, настоящий немец, если исключить
знаменитого Гесснера. Гусь, которого должна была обчистить моя подруга,
звался Конрад; он и вправду был усыпан бриллиантами; его вид, фигура, лицо и
возраст делали его почти полной копией своего соотечественника, а его
непроходимая безмозглость, не менее впечатляющая, чем у Шеффнера,
гарантировала Фатиме успех не менее легкий и не менее полный, чем, судя по
всему, тот, что ожидал меня.
Разговор, поначалу общий и довольно нудный, постепенно оживился и стал
почти интимным. Фатима была не только прелестна — она была искусной
собеседницей и скоро одурманила и ошеломила бедного Конрада, а мой стыдливо
невинный вид покорил Шеффнера. Пришло время обедать. Дорваль следил за тем,
чтобы рюмки гостей не пустовали, он то и дело подливал им самые крепкие и
изысканные вина, и в самом разгаре десерта оба наших тевтонца стали
высказывать признаки самого крайнего возбуждения и желания побеседовать с
нами наедине.
Дорваль, желая проследить за каждой из нас, захотел, чтобы мы
уединялись с клиентом по очереди; он объявил, что в доме только один будуар,
как мог, успокоил Конрада, разгоряченного до предела, и дал мне знак увести
Шеффнера и заняться им. Бедняга немец, казалось, никогда не насытится моими
ласками. В будуаре было жарко, мы быстро разделись, и я положила его вещи
подле себя с правой стороны. В то время как барон наслаждался мною, пока,
чтобы отвлечь его, я страстно прижимала его голову к своей груди, думая
больше о своей добыче, нежели о его ощущениях, я незаметно, один за другим,
вывернула его карманы. Судя по тощему кошельку, который попался мне под руку
и который, как мне вначале показалось, заключал в себе все бывшие при нем
деньги, я подумала, что сокровища находятся в бумажнике, ловко вытащила его
из правого кармана пальто и сунула под матрац, на котором мы кувыркались.
Дождавшись апогея, потеряв всякий интерес ко всему остальному и
почувствовав отвращение к противной потной туше, которая лежала на мне, я
позвонила; пришла служанка, помогла немцу прийти в себя и подала ему рюмку
ликера с подмешанным зельем; он залпом проглотил напиток, и она проводила
его в спальню, где он моментально погрузился в такой глубокий сон, что
мощный храп слышался еще несколько часов.
Через минуту после его ухода вошел Дорваль
— Ты просто чудо, мой ангел! — восхитился он, обнимая меня,- Чудо и
прелесть! Я видел все. Ах, как умело ты его обработала! Поверь мне, я в
восторге от подобных представлений. Посмотри сюда,- продолжал он, показывая
мне свой член, твердый как железный прут.- Я дошел до этого состояния
благодаря твоему искусству.
С этими словами он повалил меня на кровать, и я узнала, в чем
заключалась отличительная особенность этого распутника: его возбуждала
сперма, извергнутая перед этим в мое влагалище. Он высасывал ее с таким
удовольствием, так приятно водил горячим нежным языком по моим нижним
губкам, погружая его все глубже и глубже, одним словом, все, что он делал,
было настолько восхитительно, что я сама испытала оргазм, заполнив ему рот
своим нектаром. Вероятнее всего, это случилось главным образом благодаря
необычному, только что совершенному мною поступку и характеру человека,
который заставил меня совершить его, и в меньшей мере благодаря полученному
физическому удовольствию; больше всего меня восхитило то, с каким
непринужденным очарованием Фатима и Дорваль соблазнили меня на столь
приятное предприятие.
Облизав досуха мое лоно, Дорваль не исторг из себя ни капли. Я отдала
ему кошелек и бумажник, он взял их, даже не посмотрев внутрь, и я уступила
свое место Фатиме. Дорваль увел меня с собой и, пока прильнув к потайному
глазку, наблюдал за тем, как моя подруга добивается того же результата,
развратник заставлял меня ласкать его и отвечал мне горячими ласками.