В моих
глазах ценность добродетельного чувства падает еще ниже, когда я вспоминаю,
что это не первый и не естественный порыв, что, по своему определению, он
является низменным и пошлым чувством, отдающим коммерцией: я что-то даю тебе
и взамен рассчитываю получить что-нибудь от тебя. Следовательно, порок — это
наше врожденное чувство и всегда самое сильное, идущее от Природы, это ключ
к ее промыслу, между тем как самая высшая из добродетелей при внимательном
рассмотрении оказывается законченным эгоизмом и, стало быть, пороком. Более
того, я утверждаю, что все порочно в человеке, только порок — сущность его
природы и его конституции. Порочен человек, когда превыше чужих интересов
ставит свой собственный, не менее порочен он, когда погружается на самое дно
добродетели, поскольку эта добродетель, эта жертва и отказ от своих страстей
— не что иное в нем, как уступка своему тщеславию или, скорее, желание
выторговать для себя глоток счастья, наспех сваренного зелья, вместо того
ядреного опьяняющего напитка, который пьют, шагая по дороге преступлений.
Однако волей-неволей, несмотря ни на что, человек вечно ищет счастья,
никогда он не думает ни о чем другом, и абсурдно предполагать, что может
существовать такая вещь как бескорыстная добродетель, чья цель — творить
добро без всякого мотива, такая добродетель иллюзорна. Можешь быть уверена,
что человек проповедует добродетель только с тайными эгоистичными
намерениями и ждет за это награды или хотя бы благодарности, которая сделает
другого человека его должником. Я и слышать не желаю лепета о добродетелях,
заложенных в наши души как часть нашего темперамента или характера:
некоторые происходят от самобичевания, другие — результат расчета, ибо тот,
в ком они находят свое выражение, не имеет иного достоинства, кроме того,
что отдает свое сердце наиболее дорогому для него чувству. Внимательно
присмотрись к своим желаниям, и ты увидишь, что за ними всегда стоит
себялюбие. Порочный человек стремится к той же цели, но менее скрытно, так
сказать, с большим бесстыдством, и за это, конечно же, заслуживает большего
уважения; он достигнет своей цели другим путем и гораздо вернее, чем его
ущербный соперник, если не помешает закон, но последний гнусен, потому что
постоянно вторгается на территорию вероятного человеческого счастья во имя
сохранения счастья всеобщего и при этом отбирает намного больше, чем
предлагает. Отсюда можно сделать вывод, что раз добродетель в человеке всего
лишь его вторичный и побочный порыв, а самое властное его желание — добиться
собственного счастья за счет своего ближнего, человеческие желания, которые
противоречат и идут наперекор страстям, ничем не лучше откровенного
стремления купить то же счастье подешевле, то есть с минимальными жертвами и
без риска быть вздернутым на виселице, следовательно, хваленая добродетель
оказывается на деле слепым и рабским подчинением законам, которые, меняясь в
зависимости от климата, активно отрицают всякое разумное и объективное
существование этой самой добродетели, потому что она заслуживает лишь
абсолютного презрения и исключительной ненависти, и самое разумное — ни за
что, ни при каких обстоятельствах, не следовать этому хваленому сверх всякой
меры образу жизни, ибо он обусловлен местными установлениями, суевериями и
нездоровым темпераментом, это презренный и коварный путь для жалких людишек,
который ввергнет тебя в ужасные неминуемые несчастья, тем более, что как
только человек ступит на эту стезю, у него уже не будет никакой возможности
сойти с нее.
Вот что такое добродетельная жизнь! Только больной или
умалишенный способен на подобную глупость — добровольно влезать в эту могилу
для дистрофиков.
Я знаю, какие аргументы иногда выдвигают в защиту добродетели. Они
бывают настолько прекрасны, что даже порочные люди обманываются их внешней
привлекательностью и верят им. Но ты, Жюльетта, не вздумай попасться на эту
удочку софистики. Если порочный человек и уважает добродетель, так потому
лишь, что она служит ему, оказывается для него полезной. Только авторитет
законов вносит разлад в идеальные отношения между злом и добром, потому как
добродетель никогда не прибегает к физическому насилию. Добродетельный
человек никогда не противится страстям преступника, и лишь очень порочный
человек может противостоять им, так как у преступника и у грешника одни и те
же интересы, сталкивающиеся между собой, в то время как, . имея дело с
добродетельной личностью, злодей такого соперничества не ощущает. Вполне
возможно, что они не придут к согласию, что касается принципов, однако их
несогласие носит мирный характер; напротив того, страсти порочного человека
требуют безусловного повиновения окружающих и на меньшее не согласны, всегда
и всюду Ьни вступают в противоречие со страстями своего двойника, и между
ними идет нескончаемая война. Уважение, которое оказывает добродетели
злодей, опять-таки вызвано настоящим эгоизмом, ибо чужая добродетель дает
ему возможность наслаждаться мирно и спокойно, что очень важно для нас,
поклонников либертинажа. Мне могут возразить, что поклонники добродетели
черпают в ней неизъяснимое удовольствие, однако я сомневаюсь в этом:
сумасшествие в любом виде не может привести ни к чему путному; я отрицаю не
сам принцип удовольствия — просто я считаю, что добродетель доставляет
удовольствие не только порочное, как я уже говорил, но и совсем мизерное, и
если у меня есть выбор между двумя ощущениями, почему я должен выбрать
наименьшее?
Сущность удовольствия заключается в насилии. Человек слабых страстей
никогда не будет так же счастлив, как тот, в ком они бурлят. Теперь ты
видишь, какая большая разница между двумя удовольствиями — добродетелью и
пороком. Возьмем человека, утверждающего, что он очень счастлив при мысли о
том, что завещал миллион своему наследнику, но можешь ли ты, положа руку на
сердце, сказать, что испытанное им счастье хоть в чем-то сравнимо с тем
удовольствием, которое познал наследник, промотавший этот миллион, умертвив
своего благодетеля? Независимо от того, насколько сильна идея счастья в
нашем сознании, она воспламеняет наше воображение только через реальность, и
как бы не наслаждался добронравный человек своими добрыми делами, его
воображаемое счастье никогда не даст его настоящему «я» таких острых
ощущений, какие он мог бы получить от многократно повторяющихся физических
наслаждений, проматывая миллион своей жертвы.