Во мне много зла, быть может, много больше,
чем в другом человеке, но когда я люблю какую-то женщину, я никогда ее не
предаю… Но скажи, выходит, ты ничего не предприняла?
— Нет. Клервиль жива и здорова, мы вместе намерены продолжать
путешествие, и я пришла попрощаться с вами. А теперь мне пора…
— Подожди, Жюльетта! Вот как ты меня благодаришь за все, что я для тебя
сделала…
— Я не такая неблагодарная, как вы думаете, Дюран, — прервала я,
протягивая ей сверток, содержавший сто тысяч крон, в другой руке я держала
отрезанные косы Клервиль. — Вот украшение головы, которую вы отдали мне, а
это — награда за вашу благородную дружбу.
— Оставьте это себе, мне ничего не нужно, — с достоинством ответила
Дюран. — Я обожаю тебя, Жюльетта. За то, что я сделала, мне не надо никакой
награды, кроме счастья любить тебя безраздельно; я ревновала тебя к Клервиль
и не скрываю этого, но все равно я бы ее не тронула, если бы не ее зловещие
замыслы в отношении тебя: я не могла ей простить, что она собралась
уничтожить человека, чья жизнь мне дороже своей собственной. Возможно, я не
так богата, как ты, но у меня достаточно денег, чтобы вести роскошную жизнь,
я могу себе позволить отказаться от твоего подарка, ведь с моим искусством у
меня никогда не будет недостатка в средствах, и я не желаю, чтобы мне
платили за то, что я сделала от чистого сердца.
— Мы никогда больше не. расстанемся, — растроганно сказала я, —
переезжайте ко мне, забирайте себе слуг Клервиль, ее карету, и дня через два
мы уедем отсюда в Париж.
Дюран оставила одну из своих горничных, к которой была сильно
привязана, отпустила остальную прислугу и поселилась в бывших апартаментах
Клервиль.
Судя по тому, как эта женщина пожирала меня глазами, я заключила, что
она находится в томительном ожидании того момента, когда моя благосклонность
вознаградит ее за все услуги. И я не заставила ее мучиться: после
изысканного и особенно роскошного ужина я раскрыла объятия, она бросилась в
них, мы удалились в мою спальню, закрыли дверь, опустили шторы, и я отдала
свое тело самой развратной и сладострастной из женщин. Несмотря на свой
почти пятидесятилетний возраст Дюран оставалась удивительно красивой
женщиной; она обладала роскошным, прекрасно сохранившимся телом, рот ее был
свеж, кожа нежная, но не дряблая и почти без морщин; у нее был
величественный зад, твердые и очень тяжелые груди, удивительно выразительные
глаза, тонкое лицо, и несравненной была ее энергия в плотских наслаждениях,
и весьма странны были ее вкусы… Капризная Природа создала ее с одним лишь
недостатком, которого не заметила ни Клервиль, ни я: Дюран не могла — и не
смогла бы никогда — получать удовольствия как все обычные женщины. У нее
была непроходимость влагалища, но — прошу вас запомнить эту деталь — ее
клитор в палец длиной был причиной ее неодолимого влечения к женщинам.
Она с
удовольствием порола и содомировала их, не гнушалась она и мальчиками, а
позже я обнаружила, что ее необычной величины задний проход принимал в себя
все, чего она была лишена в другом месте. Я сделала первый шаг и испугалась,
что она лишится чувств в тот момент, когда мои руки коснулись ее тела. —
Сначала разденемся, — прошептала она, — только без одежды можно получить
удовольствие. К тому же мне очень хочется еще раз увидеть твои прелести,
Жюльетта, я горю желанием полакомиться ими.
В один миг мы все сбросили с себя, и мои губы отправились
путешествовать по ее телу. Должна признать, что будь Дюран моложе, она не
вызвала бы во мне такого интереса. С годами мои вкусы становились все более
извращенными, и Природа понемногу приоткрывала мне двери в мир таких
ощущений, которые были мне неведомы в молодости. Жаркие ласки этой женщины,
похожие на мощные приливы сладострастия, разожгли пожар в моем теле, а
искусство и умение моей партнерши не поддается описанию. Только тогда я
поняла, как сластолюбивы бывают увядающие распутницы, закаленные в горниле
злодейства и порока, как безгранична бывает их извращенная похоть.
А вы, безразличные и лишенные вдохновения недотроги, невыносимые
создания, не смеющие даже дотронуться до органа, который вонзается в ваше
тело, стыдящиеся ответить оргазмом на оргазм, обратите внимание на мои
слова, извлеките из них урок, и пусть мадам Дюран послужит для вас примером.
После первых взаимных ласк Дюран, которая чувствовала себя много
свободнее, когда с нами не было Клервиль, поведала мне свои похоти и
попросила снисходительно отнестись к ним. Она встала передо мной на колени,
а я, по ее просьбе, взяла ее за волосы и стала грубо и повелительно тереться
о ее нос то влагалищем, то анусом, потом ерзала задом по ее лицу и мочилась
на него. После этого била ее кулаками, попирала ногами и до крови отстегала
розгами. Когда она от моих ударов свалилась на пол, я нырнула головой между
ее ног и четверть часа сосала ей вагину, одной рукой массируя анус, другой —
соски; потом, когда она достаточно возбудилась, Дюран содомировала меня
своим клитором и одновременно ласкала пальцами мой хоботок.
— Прости, что я так много потребовала от тебя, Жюльетта, — смиренно
сказала блудница, закончив свою программу, — но ты ведь знаешь, до чего
доводит нас пресыщение.
— После тридцатипятилетнего либертинажа женщина не должна стыдиться
своих вкусов, — отвечала я, — в любом случае они заслуживают уважения, ибо
диктуются Природой, причем лучшие яз них — те, которые доставляют нам
наибольшее удовольствие.
После этих слов я взялась за дело всерьез и довела ее до того, что она
едва не скончалась от блаженства. Мне не с чем сравнить сладострастную
агонию мадам Дюран; я никогда не видела, чтобы женщина извергалась с такой
силой; она не только выстреливала сперму, как это делают мужчины, но она
сопровождала эякуляцию такими громкими стонами, такими мерзкими
ругательствами, спазмы ее были настолько сильные, что в эти мгновения ее
состояние можно было принять за приступ эпилепсии.