} или, скажем,
мужественного прусского гренадера и слабоумного готтентота. Поэтому,
Жюльетта, перестань сомневаться в неравенстве людей и пользуйся им без
колебаний; пойми, наконец, что если Природе было угодно, чтобы мы по
рождению принадлежали к высшему классу человеческого общества, надо
извлекать выгоду и удовольствие из своего положения и усугублять участь
черни, заставляя ее служить нашим страстям и нашим потребностям.
— Поцелуйте меня, мой дорогой, — и я бросилась в объятия человека, чьи
доводы так восхитили меня. — Вы мой бог, и у ваших ног я хочу провести всю
свою жизнь.
— Кстати, — заметил министр, поднимаясь из-за стола и увлекая меня на
кушетку, — забыл сказать, что король благоволит ко мне как никогда прежде, и
я только что получил очередное доказательство его расположения. Ему пришло в
голову, что я обременен долгами, и он выделил из казны два миллиона на
поправку моих дел. Половину этой суммы получишь ты, Жюльетта, и если и
впредь будешь уважать мои взгляды и верно служить мне, я вознесу тебя на
такую высоту, откуда ты ясно увидишь свое превосходство над остальными; ты
не представляешь, с какой радостью я поведу тебя к сияющим вершинам,
сознавая, что твое величие зиждется на твоем унижении передо мной и на твоей
безусловной ко мне преданности. Я хочу сделать тебя идолом для всех прочих и
одновременно своей рабыней, при одной этой мысли у меня поднимается член…
Давай совершим нынче немыслимые, чудовищные злодейства, мой ангел!
И он впился в мои губы, продолжая ласкать рукой мою куночку.
— Ах, любовь моя, как сладостны преступления, когда нам внушает их
безнаказанность, когда сам долг предписывает их. Как приятно купаться в
золоте и иметь возможность сказать: «Вот средство для свершения черных дел,
для высших наслаждений; благодаря ему я могу удовлетворить все свои желания,
все прихоти; ни одна женщина не устоит передо мной, и богатство мое служит
закону, а мой деспотизм безграничен».
Я сотнями поцелуев осыпала Сен-Фона и, воспользовавшись его
восторженным опьянением и, прежде всего, его особенно приподнятым
настроением, ловко подсунула ему на подпись указ об аресте, оформленный на
имя отца Эльвиры, который собирался забрать у меня свою дочь; кроме того, я
получила от министра еще две-три услуги, и каждая обошлась ему в пятьсот
тысяч франков. А когда он учуял дивные запахи роскошного обеда и когда
вкусил его, Сен-Фон изъявил желание поспать; я отвела его в приготовленную
для него комнату, а сама занялась приготовлением к предстоящей ночной оргии.
Сен-Фон проснулся около пяти вечера. К тому времени в салоне все было
готово, и участники драматического спектакля ожидали распорядителя. Справа,
обнаженные, увитые гирляндами из роз, стояли три девушки, предназначенные в
жертву, которых я расставила как на полотне Ботичелли «Три грации»; всех
троих я нашла в монастыре в Мелунэ, и красоты они были необыкновенной.
К тому времени в салоне все было
готово, и участники драматического спектакля ожидали распорядителя. Справа,
обнаженные, увитые гирляндами из роз, стояли три девушки, предназначенные в
жертву, которых я расставила как на полотне Ботичелли «Три грации»; всех
троих я нашла в монастыре в Мелунэ, и красоты они были необыкновенной.
Первую звали Луиза, ей было шестнадцать лет — юная светловолосая
красавица с ангельским личиком.
Вторая звалась Елена — пятнадцатилетняя прелестница, тонкая в талии,
стройная, пожалуй, несколько высокая для своего возраста, с длинными
каштановыми волосами, заплетенными в две косы, с глазами, излучавшими любовь
и доброту. Хотя она была прекрасна, на мой взгляд, еще прекраснее была
Фульвия, очаровательнейшее создание, также шестнадцати лет от роду.
В самом центре для контраста я поставила несчастное семейство, все трое
также были обнажены и опоясаны черным крепом, родители бросали друг на друга
отчаянные взгляды, приготовляясь к самому худшему, у их ног лежала
восхитительная Юлия; их тела обвивала тяжелая длинная цепь, и левый сосок
Юлии оказался зажатым в железном звене и сильно кровоточил. Один конец цепи
был пропущен между бедер мадам де Клорис, и железо впивалось прямо во
влагалище. Делькур, которого я облачила в устрашающие одежды демона,
восставшего из глубин ада, и вооружила мечом, предназначенным для последнего
акта, держал другой конец цепи и время от времени дергал его, причиняя
ужасные страдания всему семейству.
Чуть дальше в позе каллипигийской Венеры, спиной к Сен-Фону,
задрапированные в белую с коричневым газовую ткань, через которую хорошо
были видны их ягодицы, стояли четыре молодые женщины.
Первая, двадцати двух лет, великолепно сложенная, настоящая Минерва,
звалась Делия.
Вторую звали Монтальм — двадцатилетнее, в расцвете красоты, юное
создание с атласной кожей.
Девятнадцать лет исполнилось Пальмире. У нее были золотистые волосы и
романтическая внешность девушек той породы, которые особенно обольстительны,
когда они плачут.
У семнадцатилетней Блезины был коварный взгляд, безупречные зубки,
сладчайшие, горящие желанием глаза.
Этот полукруг замыкали два здоровенных, также обнаженных лакея, около
двух метров ростом, с устрашающими членами; они стояли лицом друг к другу и
периодически обменивались страстными поцелуями и ласками.
— Восхитительно! — одобрил Сен-Фон, шагнув через порог. — Божественно!
Это доказывает твой талант и ум, Жюльетта. Подведите обвиняемых ближе, —
скомандовал он. Потом приказал мне сесть радом с ним; Монтальм опустилась на
колени и начала сосать ему член, а Пальмира, грациозно изогнувшись,
подставила свой зад.
Делькур подвел все семейство к Сен-Фону.
— Все вы обвиняетесь в чудовищных преступлениях, — начал министр, — и я
получил от королевы приказ казнить вас.