Мы говорим: если закон запрещает то или иное действие, стало быть, это
действие несправедливо, но такой способ суждения очень обманчив, ибо любой
закон защищает всеобщий, то есть абстрактный интерес, но нет ничего, более
чуждого индивидуальному интересу, нежели интерес всеобщий. Это два
взаимоисключающих понятия, следовательно, нет ничего более несправедливого,
чем закон, который приносит собственные интересы людей в жертву всеобщим.
Мне могут возразить, что человек сам желает жить в обществе и именно поэтому
должен жертвовать частью своих благ ради общественного блага. Допустим, но
как отдать эту часть, не будучи уверенным, что ты получишь по крайней мере
столько же, сколько отдашь? Более того, человек ничего не выигрывает от
договора, который он заключает и согласно которому он подчиняется закону,
так как закон в любом случае требует от него много больше, чем предлагает, и
на один случай, когда закон защищает его, приходятся тысячи других, когда он
его жестоко ущемляет; выходит, нет смысла подчиняться закону или можно
подчиняться ему при условии, что он будет гораздо либеральнее. Закон
существует только для того, чтобы сохранить предрассудки как можно дольше,
чтобы продлить нашу позорную зависимость; закон — это ярмо, которое человек
надевает на человека, как только видит, что его шея свободна от других оков.
А в наказании, которому подвергается нарушитель закона, я вижу все признаки
жестокости, а вовсе не средство улучшить человека, что должно быть, на мой
взгляд, целью законодателей. Кроме того, нет ничего проще, чем избежать
наказания, и этот факт лишний раз вдохновляет свободную и предприимчивую
личность. Пора уяснить раз и навсегда, что законы — это неэффективные и
опасные установления, их единственная задача — умножать преступления или
делать их более изощренными и хитроумными. Не благодаря законам и религии
человечество достигло своего нынешнего величия и своей славы, трудно себе
представить, насколько замедлили прогресс эти презренные путы. Священники
осмеливаются проклинать страсти, законники стремятся заковать страсти в
цепи. Но попробуйте сравнить страсти и законы, и вы увидите, что принесло
человечеству больше благ. Кто может сомневаться в словах Гельвеция,
утверждавшего, что страсти для морали то же самое, что для физики движение?
Только страстям обязаны мы всевозможным изобретениям и шедеврам искусства;
страсти, полагает тот же автор, надо считать удовлетворением для ума и
мощным двигателем для великих дел. Люди, не вдохновляющиеся сильными
страстями — это презренные черви. Только великие страсти могут порождать
великих людей. Когда страсть угасает, в человеческое сердце и тело проникает
старость, когда старость исчезает совсем, на ее место приходит глупость. И
вот теперь я хочу спросить вас, чем можно считать законы, запрещающие
страсти, как не опасными во всех отношениях? В истории любой страны есть
периоды анархии и периоды, когда порядок поддерживается самыми строгими и
суровыми законами, и всем известно, что выдающиеся события случаются в
моменты, когда люди плюют на законы.
Как только закон начинает проявлять
свою деспотическую власть, дух человеческий впадает в фатальную летаргию;
хотя при этом порок перестает быть заметным, еще более становится заметным
исчезновение всех добродетелей, и в такие времена ржавеют внутренние пружины
в людях и зреют революции.
— Стало быть, — вставила Олимпия, — вы хотите вообще отменить все
законы?
— Нет. Я утверждаю, что возвратившись к Природе, человек станет
счастливее, чем под игом закона. Я против того, чтобы человек отказался хоть
от одной из своих способностей. Человеку не нужны законы для самозащиты —
для этого Природа вложила в него достаточно инстинктов и энергии; взяв закон
в свои собственные руки, человек всегда добьется более быстрой и чистой,
более надежной, основанной на силе, справедливости, чем в суде, ибо его акт
личной справедливости будет определяться его личным интересом и личной его
обидой, между тем как человеческие законы отражают интересы всех
законодателей, которые участвуют в создании этих установлений.
— Однако без законов и вы будете терпеть угнетение.
— Для меня это не важно, если я получу право отплатить угнетателю, я
предпочитаю терпеть угнетение от соседа, которого могу угнетать в свою
очередь, нежели от закона, перед которым я бессилен. Страсти моего соседа
страшат меня гораздо меньше, чем несправедливость закона, ибо я всегда смогу
укротить их, но ничто не в силах противостоять несправедливому закону,
против закона средств нет, и помощи ждать неоткуда. Все недостатки людей
происходят от Природы, соответственно человек не может придумать законы,
которые были бы лучше ее законов, и ни один человек не имеет права подавлять
в себе то, что в него вложила Природа. Природа не установила никаких
кодексов, единственный ее закон навечно запечатлен в человеческом сердце: он
гласит, что надо любой ценой удовлетворять свои страсти и ни в чем им не
отказывать. Нельзя гасить в себе порывы этого универсального закона
независимо от того, какими могут быть их последствия, пусть это будет
заботой тех, кого эти порывы могут задеть или оскорбить, и сильная личность
всегда найдет способ противостоять им. Люди, которые считали, что из
необходимости жить вместе вытекает необходимость придумать для себя какие-то
установления, глубоко заблуждались: законы для общества нужны не больше, чем
для живущего в лесу человека. Не нужен всеобщий меч правосудия — у каждого
есть свой собственный.
— Но не все поймут это правильно, и может воцариться всеобщая
несправедливость…
— Это невозможно. Никогда Джованни не будет несправедлив по отношению к
Джузеппе, зная, что тот может дать ему отпор, но этот Джованни скоро станет
в высшей степени несправедливым, обнаружив, что ему нечего бояться, кроме
законов, которых легко избежать. Скажу больше: без законов количество
преступлений возрастет, без законов мир превратится в один огромный вулкан,
изрыгающий из себя непрерывный поток самых отвратительных злодеяний, но я
утверждаю, что такая ситуация предпочтительнее, много предпочтительнее,
нежели то, что мы имеем сейчас.