Он долго разглядывал мой зад, не упуская ни одной
детали, потом, похлопав по ягодицам, произнес:
— Отлично: это то, что надо. Теперь раздевайтесь.
— А ваша подруга, синьор?
— Она также придет, без нее мы не начнем.
Пока я снимала с себя одежду, Моберти ласкал обоих подростков.
— Ты все приготовила? — спросил разбойник вошедшую Дзанетти. — Все ли
двери заперты? Кстати, не забыла ли ты про обед?
— Ты же знаешь, что я очень пунктуальна. — Моберти удовлетворенно
кивнул, и она добавила: — Ничто не помешает тебе, друг мой, и никто нас не
увидит, кроме Всевышнего.
— Фи, мне наплевать на этого свидетеля, — хмыкнул распутник. — Мне
только очень жаль, что его не существует, и я лишен удовольствия оскорбить
его по-настоящему. Но можем ли мы не церемониться в присутствии этой молодой
дамы?
— Она — нашего поля ягодка, дорогой, я же тебе о ней рассказывала.
Объясни ей ее обязанности, и я уверена, что она тебе понравится.
— Мне уже понравился ее зад, это, пожалуй, самый прекрасный женский зад
в мире, А теперь, дорогая, приступим к делу.
Дзанетти быстро и ловко раздела мальчиков и подвела их к своему
любовнику, который лежал на софе и неторопливо мастурбировал.
— Иди к нему, — прошептала она, — видишь, как он жаждет увидеть твою
попку.
Тщательно прикрыв пушистый треугольник, я быстро встала рядом с
мальчиками спиной к Моберти, и он некоторое время сравнивал наши предметы.
Однако первым он почтил мой зад, запечатлев на нем горячий поцелуй и
проникнув языком в отверстие; потом велел одному из своих педерастов вырвать
волоски на моем лобке; я тихонько вскрикивала и подергивалась, он еще
сильнее ласкал мне анус, его любовница целовала ему член, второй мальчик
облизывал ее.
— Теперь слушайте меня внимательно, — наконец сказал разбойник. — Вы
должны пускать мне в рот газы всякий раз, когда мальчишка будет вырывать
очередной волосок; когда он вырвет шестой, вы помочитесь на его лицо и
будете ругать его самыми последними словами.
Мне удалось в точности исполнить эти необычные распоряжения, и когда я
залила мальчика мочой, сопроводив это грязными ругательствами в его адрес,
Моберти вскочил, схватил розги и четверть часа осыпал меня хлесткими
ударами.
— Что вы делаете? О, небо, что же вы делаете? — вскричала Дзанетти,
искусно разыгрывая свою роль. — Чем провинилась эта бедняжка?
— Эта тварь осмелилась пустить газы, да еще залила своей мерзкой мочой
моего ганимеда и осквернила его очаровательную мордашку — вот, что она
сделала, и я даже не знаю наказания, которого она заслуживает.
— Ну что ж, негодяй, — ответила Дзанетти, и это также было частью
обычной ее роли, — тогда я буду пороть тебя до тех пор, пока ты не
прекратишь мучить мою подругу.
— Ну что ж, негодяй, — ответила Дзанетти, и это также было частью
обычной ее роли, — тогда я буду пороть тебя до тех пор, пока ты не
прекратишь мучить мою подругу.
После экзекуции итальянец продемонстрировал свой член, распухший до
невероятных размеров.
— Ты когда-нибудь видела такое? — грубо спросил он, поднося его к моему
лицу.
— О, Господи! Да я же умру, если вы проткнете меня таким копьем!
— Так оно и должно быть, — пообещал он, — хотя в сущности тебе будет не
больнее, чем этим детям, тем более, что они еще девственники.
— Я не знаю, что будет с ними, но умирать не хочу.
Между тем наш разговор прервала прекрасная венецианка; она прижалась
голым задом к лицу своего любовника, один из мальчиков, опустившись на
колени, принялся зубами вырывать волоски на ее промежности, и в тот же миг
послышался такой громкий утробный звук, что распутник разъярился, выругался
и тут же овладел ее седалищем. По его команде остальные расположились так,
чтобы он мог дотянуться губами до наших ягодиц и по очереди целовать их.
Признаться, меня восхитило, с каким спокойствием Дзанетти выдерживает
натиск гигантского органа, вломившегося в ее зад; блудница даже глазом не
моргнула, а итальянец, выкрикивая невнятные ругательства и впиваясь зубами в
наши ягодицы, яростно двигал тазом взад-вперед. Скоро он успокоился, группа
распалась; он обвел нас взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, потом лег
на софу, уткнувшись лицом между ягодиц своей любовницы, и приказал нам
подходить по одному, целовать его орган, облизывать яички и щекотать пальцем
анус.
Эта процедура оказала на него необыкновенно сильное воздействие, и мне
показалось, что он вот-вот извергнется; однако он сдержался, встал с ложа и,
взявши розги, выпорол нас всех весьма ощутимо: каждый из нас получил не
меньше двухсот ударов. После экзекуции он схватил меня за плечи, и в его
глазах я прочитала ярость.
— Я намерен убить тебя, стерва, — объявил он.
Хотя я была привычна к подобным театральным сценам, меня обуял страх,
который усилился еще больше, когда я заметила растерянность во взгляде
Дзанетти.
— Да, разрази гром твою преподлейшую душу, — прибавил итальянец. — Да,
грязная свинья, мне очень хочется расправиться с тобой.
С этими словами он взял меня за горло и едва не задушил; затем схватил
кинжал и начал водить лезвием по моей груди, в то время, как его любовница
ласкала его, не обращая на меня никакого внимания и не сделав ни одного
жеста, чтобы успокоить. Продержав меня несколько долгих минут в ужасном
напряжении, он повалил меня на софу, прижал свой член ко входу в мой задний
проход и без всякого предупреждения с силой втолкнул его внутрь; мой лоб
покрылся холодным потом, и я оказалась на пороге обморока. Между тем меня
крепко держала Дзанетти, так что я не могла даже пошевелиться, когда мои
внутренности пропахивала и выворачивала наизнанку чудовищная машина.