Никогда за свою жизнь не встречала я таких
божественно округлых форм, такого средоточия сладострастия, таких
обольстительных линий; а с чем сравнить ее сладкую, крохотную куночку, ее
пухленькие трепетные полушария, ее дерзкие, свежие и благоухающие груди?
Нет, я отдаю отчет своим словам и теперь, по прошествии времени, могу
утверждать беспристрастно, что Аглая была самым восхитительным созданием, с
каким до тех пор мне приходилось заниматься плотскими утехами. Едва увидев
это роскошное тело во всей его красе, я бросилась ласкать его; я лихорадочно
металась от одной прелести к другой, и всякий раз мне казалось, что я так и
не успею насладиться всеми. Эта маленькая бестия обладала таким безудержным
темпераментом, о каком можно только мечтать, и скоро совсем обезумела.
Способная ученица своей матери, она ласкала меня как легендарная Сафо, но
моя продуманная томность и страдальческая похоть, мой мучительный экстаз,
мои нервные судороги, спазмы и стоны, мои грязные ругательства — непременные
атрибуты безграничного распутства, эти симптомы смятения, в которое Природа
ввергает и тело и душу, — мои гримасы, мои умильные выстраданные ухмылки и
поцелуи, змеиные движения и провоцирующие замечания, мой
грубовато-похотливый шепоток, — все это привело поначалу Аглаю в
замешательство, потом встревожило не на шутку, и она мне призналась, что
страсть ее матери не столь утонченная и уж во всяком случае не такая бурная,
как моя. Наконец, после нескольких часов беспримерных безумств, после того
как мы испытали пять или шесть оргазмов самыми невероятными способами, после
того, как расцеловали и обсосали самые потаенные уголки на теле друг друга,
сопровождая эти упражнения щипками, укусами, ударами — короче, после самой
мерзкой, гнусной и необузданной похоти, которая буквально потрясла бедную
девочку, я обратилась к ней примерно с такими словами:
— Милое дитя, я не знаю, каковы твои принципы, не знаю, заботилась ли
графиня о воспитании твоей души, когда начала приобщать тебя к тайнам
наслаждения, но как бы то ни было, вещи, которые я собираюсь сказать тебе,
слишком серьезны, поэтому прошу тебя отнестись к ним соответствующим
образом. Твоя мать, самая коварная, недостойная и самая преступная из
женщин, замыслила покушение на твою жизнь — погоди, не прерывай меня, — так
вот завтра, Аглая, ты станешь ее жертвой, если только не сумеешь отразить
удар; я говорю это только затем, чтоб ты поняла, что у тебя нет выбора,
кроме как опередить убийцу и ударить первой.
— Великий Боже, какие ужасы вы рассказываете? — И Аглая задрожала в
моих объятиях.
— Это и вправду страшная истина, голубка моя, но я не могу больше
скрывать ее.
— То-то я удивилась, почему она в последнее время относится ко мне
по-другому.
.. Ее холодность, ее грубость…
— Какую грубость ты имеешь в виду?
Тогда Аглая рассказала, что ее мать сделалась жестокой в своих
наслаждениях, стала мучить и истязать ее, говорить непристойные грубости.
Мне было любопытно узнать, до какой стадии дошла страсть синьоры Донис к
своей дочери, и девочка, краснея и опустив глаза, призналась, что мать
требовала от нее самых унизительных поступков в удовлетворении своей грязной
похоти, которые неизменно порождают отвращение. Исчерпав до конца запас
своих распутных фантазий, эта блудница довела себя до такой степени, что уже
не могла получить удовольствие иным путем, кроме как заставляя дочь
испражняться себе в рот и глотая экскременты.
— Милая моя, — заметила я, — тебе надо было быть сдержаннее в ласках,
которые ты дарила своей матери; твоя пылкость и безоговорочная покорность
привели ее к пресыщению. Но прошлое изменить нельзя, и теперь ты должна
готовиться к предстоящим испытаниям, ибо роковой час близок.
— Но что же теперь делать? Может быть, убежать?
— О бегстве не может быть и речи. Кроме того, ты не можешь ждать, пока
она нанесет удар, и надеяться, что отразишь его. Мой тебе совет — переходи в
наступление.
И здесь я с огромным наслаждением начала плести свою паутину. Я
приехала в Прато с намерением помочь своей подруге удовлетворить одну из ее
злодейских страстей, а вот теперь занималась подстрекательством в общем-то
смирной и добросердечной девушки, подталкивая ее к убийству родной матери, и
как бы ни был оправдан мой поступок, в конечном счете разве не было это
чистейшим преступлением? Что же до злой шутки, которую я собиралась сыграть
со своей подругой, она наполняла меня ликованием и восторгом.
Аглая, впечатлительная, деликатная и чувствительная, была ошарашена
моими словами и сразу ударилась в слезы, ужаснувшись поступку, который я
предлагала ей совершить.
— Послушай, милое дитя, — сказала я, поглаживая по голове прильнувшую
ко мне девочку, — сейчас не время плакать, тебе нужны мужество и
решительность. Своими подлыми замыслами мадам Донис потеряла всякое право на
уважение, которое подобает оказывать матери, и стала обыкновенной злодейкой,
поэтому с ней следует расправиться быстро и без всяких сожалений, ведь
лишить жизни человека, угрожающего вашей собственности, — это верх
человеческой добродетели. Неужели ты полагаешь, что обязана испытать
благодарность к этой ужасной женщине, которая-то и жизнь тебе дала только
для того, чтобы сделать ее кошмаром? Так что не заблуждайся, милая Аглая;
единственный твой долг по отношению к этому чудовищу заключается в отмщении,
а так получается, что тебя ударили по одной щеке, ты собираешься подставить
другую и надеешься при этом сохранить к себе уважение. Допустим, на сей раз
ты избежишь гибели, но что будет дальше? Ты сделаешься жертвой своей матери
завтра же, если ей не удастся погубить тебя сегодня.