После этого Браге напомнил присутствующим историю тамплиеров и, резко
выразившись по поводу незаслуженной и жестокой смерти, которой Филипп
Красивый предал великого магистра Молея {Жак де Молей (1240-1314), последний
великий магистр ордена тамплиеров.} с единственной целью завладеть
богатствами ордена, сенатор снова обратился ко мне:
— Вы видите перед собой руководителей Северной Ложи, которую основал
сам Молей, когда ожидал решения своей судьбы в Бастилии. Мы принимаем вас в
свою среду с одним стременным условием: на жертве, которую вам предоставят,
вы поклянетесь постоянно мстить за нашего великого основателя. Прочтите
клятву вслух.
— Клянусь, — читал я, глядя в пергаментный свиток, — истреблять всех
королей, пока ни одного не останется на земле; клянусь вести постоянную
войну с католической религией и с папским престолом; клянусь проповедовать
свободу и способствовать построению всеобщей республики.
Раздался оглушительный громовой гул; павильон содрогнулся до самого
основания; из разверстого люка в полу поднялась жертва, державшая в обеих
руках длинный кинжал, которым мне предстояло убить ее: это был красивый,
совершенно обнаженный юноша лет шестнадцати. Я взял протянутое мне оружие и
вонзил его в юное сердце. Браге подставил золотую чашу, собрал кровь,
первому дал отпить мне, потом обнес всех присутствующих; каждый пил и
произносил какую-то тарабарщину, которая означала следующее: «Скорее умрем,
чем предадим друг друга». Платформа опустилась вместе с трупом, и Браге
возобновил допрос.
— Вы только что показали себя достойным нашего общества и увидели, что
мы из той несгибаемой породы, какую хотим видеть в вас, и наши жены также
безупречны в этом отношении. Спокойно ли вы относитесь к преступлениям и
способны ли совершать их даже в пылу удовольствий?
Я: — Они увеличивают мои удовольствия и вдохновляют на новые; я всегда
считал убийство душой наслаждения похоти. Оно оказывает огромное воздействие
на воображение, и сладострастие — ничто, если лишено этого небесного огня.
Сенатор: — Признаете ли вы ограничения в физических наслаждениях?
Я: — Мне неизвестно, что это такое.
Сенатор: — Любой пол и возраст, любое состояние предмета, любая степень
родства и любые способы наслаждаться им, — выходит, все это безразлично для
вас?
Я: — Не вижу никакой разницы.
Сенатор: — Но есть же у вас предпочтение к определенным формам
наслаждения?
Я: — Да. Я особенно предпочитаю сильные способы, которые идиоты
называют противоестественными, преступными, странными, скандальными,
незаконными, антиобщественными и жестокими; им я отдаю предпочтение, и они
всегда будут радостью в моей жизни.
— Брат, — произнес Браге, и голос его смягчился, — займи свое место
среди нас — ты принят в Общество.
— Брат, — произнес Браге, и голос его смягчился, — займи свое место
среди нас — ты принят в Общество.
Когда я сел, Браге добавил:
— При этом мы предполагаем, что взгляды и принципы вашей жены идентичны
вашим.
— Клянусь в этом от ее имени, — ответил я.
— Тогда послушайте, что я вам скажу, — заговорил сенатор. — Северная
Ложа, чье руководство мы представляем, имеет значительное влияние в
Стокгольме, но простые, рядовые масоны не знают наших секретов, наших
обычаев; они слепо верят нам и повинуются нашим приказам. Поэтому я расскажу
вам, Боршан, только о двух вещах: о наших моральных принципах и намерениях.
Мы намерены свергнуть шведского монарха, равно как и всех других
монархов на земле, особенно Бурбонов. Но этим займутся наши братья в других
странах — мы действуем только в своей собственной. Когда мы займем троны
королей, ничто не сравнится с нашей тиранией, ни одному деспоту никогда не
приходило в голову так крепко завязать глаза народу, как это сделаем мы;
погруженный в абсолютное невежество, народ будет в нашей власти, кровь
потечет ручьями, наши братья-масоны сделаются простыми исполнителями нашей
жестокой воли, и вся власть будет сосредоточена только в наших руках; мы
выбросим за борт нашего корабля всю и всяческую свободу: свобода прессы,
свобода вероисповедания, да и сама свобода мысли будут запрещены и будут
безжалостно подавляться, ибо если цель наша — властвовать над людьми, мы
должны бояться просвещения, которое ослабляет цепи.
Вы, Боршан. не сможете разделить с нами власть, так как этому
препятствует ваше иностранное происхождение, но вам будет доверено
командование войсками, а в первое время — шайками грабителей, которые скоро
будут свирепствовать по всей Швеции, чтобы укрепить нашу власть над
населением. Клянетесь ли вы верой и правдой служить нам, когда наступит этот
час?
— Клянусь заранее.
— Тогда можно перейти к нашим моральным принципам. Они ужасны, брат;
самое главное из моральных обязательств, которые связывают нас, не считая
политических, состоит в том, что мы обмениваемся друг с другом женами,
сестрами, матерями и детьми, наслаждаемся ими вперемежку в присутствии друг
друга и чаще всего тем самым способом, за который Бог, как рассказывают,
наказал жителей Содома. В наших оргиях участвуют жертвы обоего пола, на
которых изливается ярость нашей извращенной похоти. Разделяет ли ваша жена
ваши взгляды на эти мерзости и готова ли так же, как и вы, совершать их?
— С превеликим удовольствием! — воскликнула Эмма.
— Но это еще не все, — продолжал Браге, — дело в том, что нам по душе
самые ужасные бесчинства, и не существует злодеяний, которые могут
остановить нас.