.. Все эти
показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них было настолько
убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмой день
суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площади
святого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе с
Сбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал в
моем влагалище три пальца.
«О, Всевышний! — с ликованием воскликнула я про себя, когда с глухим
стуком опустился топор, и отрубленная голова скатилась в корзину. — Вот как
ты казнишь невинных, вот как торжествуют твои дети, которые усердно и верно
служат тебе в этом мире, чья красота и справедливость является отражением
твоей сущности. Я обокрала кардинала, его племянница, к которой он воспылал
преступной страстью, сбежала от него, предупредив тем самым большой грех, и
вот в качестве награды за свое преступление я купаюсь в спазмах восторга,
она же погибает на эшафоте. О, Святейшее и Величественнейшее Существо! Вот,
стало быть, каковы твои пути неисповедимые, которыми ты своей любящей рукой
ведешь нас, смертных, — действительно есть за что боготворить тебя!»
Несмотря на все свои безумства, я продолжала с вожделением думать об
очаровательной герцогине Грийо. Ей было не более двадцати лет, и последние
восемнадцать месяцев она находилась в законном браке с шестидесятилетним
человеком, которого презирала и ненавидела; ее звали Онорина, и в смысле уз
плоти она была также далека от старого сатира, как и в тот день, когда мать
вытащила ее из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать за него. Я не
думаю, что герцог не предпринимал никаких попыток и усилий подобраться к
телу юной супруги, но все они были безуспешными. До тех пор я заходила к
герцогине всего лишь два раза — первым был визит вежливости, когда я вручила
свои рекомендательные письма, второй раз я пришла, чтобы снова вкусить
неизъяснимое удовольствие от ее общества. В третий раз я была настроена
самым решительным образом, намереваясь объявить ей о своей страсти и
удовлетворить ее, невзирая на все препятствия, которые могла воздвигнуть
между нами ее добропорядочность.
Я предстала перед ней в одном из тех умопомрачительных туалетов,
которые просто не могут не соблазнить и не растопить самое ледяное сердце.
Мне с самого начала улыбалась удача — я застала прелестницу одну. После
первых комплиментов я вложила всю свою страсть в пламенные взгляды, но
добыча ускользнула от меня, укрывшись под панцирем скромности. Тогда на
смену взглядам пришли панегирики и кокетство; взявши герцогиню за одну руку,
я воскликнула:
— Знаете, прелесть моя, если есть Бог на свете и если он справедлив,
тогда вы, конечно же, самая счастливая женщина в мире, ибо вы, без сомнения,
самая прекрасная.
— Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю на себя
беспристрастно.
— Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю на себя
беспристрастно.
— О, мадам, сама беспристрастность требует, чтобы все боги предоставили
вам свои алтари, ведь та, кто восхищает вселенную, должна пребывать в самом
роскошном храме.
Я взяла ее за руку, крепко сжала ее и начала покрывать поцелуями.
— Зачем вы льстите мне? — спросила Онорина, и на ее щеках выступила
краска.
— Потому что я без ума от вас.
— Но… разве может женщина влюбиться в женщину?
— Почему же нет? Чем она чувствительнее, тем больше способна оценить и
понять красоту будь то в мужском или в женском обличий. Мудрые женщины
остерегаются связей с мужчинами, связей, сопряженных с опасностью… между
тем они могут поддерживать друг с другом такие сладострастные отношения.
Милая моя Онорина — я буду называть вас просто Онорина — разве не могу я
сделаться вашей близкой подругой, вашей возлюбленной, ващим любовником?
— Вы сошли с ума, несчастная! — возмутилаеь герцогиня. — Вы всерьез
полагаете, что можете стать тем, что вы еейчас упомянули?
— Я уверина в этом. — И я крепко прижала ее к своей пылающей груди, —
Да, да, радость моя, и больше всего я жажду быть вашим любовником, если вы
пустите меня в свое сердце.
Мой раскаленный язык проскользнул ей в рот. Онорина безропотно приняла
первый поцелуй любви, а на второй ответила сама любовь, самый нежный, самый
сладостный язычок затрепетал на моих пылающих губах и настойчиво проник
между ними. Мое нахальство возрастало; я сняла покровы, прикрывающие
прекраснейшую в мире грудь, и осыпала ее страстными ласками, мой ликующий
язык ласкал розовые сосочки, а дрожащие руки блуждали по алебастровой коже.
И Онорина сдалась перед этим бурным натиском: ее большие голубые глаза
наполнились вначале живым интересом, потом в них загорелись огоньки и
появились слезы восторга, а я, как вакханка, обезумевшая, опьяневшая от
вожделения, будучи не в силах ни остановиться, ни ускорить ласки, передавала
ей весь жар, весь пыл сжигавший меня.
— Что вы делаете? — простонала Онорина. — Вы забыли, что мы принадлежим
к одному полу?
— Ах, сладчайшая моя, — откликнулась я, — разве не имеем мы право
иногда приступать границы Природы, желая оказать ей еще большие почести?
Увы, несчастны те женщины, которые даже не пытаются искать утешения за все
несправедливости и унижения уготованные им.
Осмелев еще больше, я развязала тесемки ее нижней батистовой юбки и в
моем распоряжении оказались почти все прелести, обладать которыми я так
сильно жаждала. Онорина, опешившая от моих тяжелых вздохов, от громких
ударов моего сердца, прекратила всякое сопротивление. Я повалила ее на
спину, скользнула вниз, властно раздвинула в стороны ее бедра, и она
безропотно отдала мне свой маленький шелковисто-пушистый бутончик, который я
начала ласково поглаживать и взъерошивать, свой обольстительный, пухленький
холмик, прекрасней которого я не видела; левой рукой я накрыла одну из
грудей неподвижно лежавшей герцогини, впилась губами в другую, пальцы мои
коснулись ее клитора, проверяя его чувствительность.