— Но что произошло такого особенного? — заступилась за бедняжку
Клервиль. — Это всего-навсего дерьмо, и я знаю, что ты его любишь; чтобы ты
сказал, если бы это сделала. Жюльетта? Мои пальцы уже чувствуют, как что-то
вылезает из ее задницы, подставляй скорее свой рот.
— Ну знаете, мы начинаем заходить слишком далеко, — проворчал капитан и
тем не менее прижался губами к моему заднему проходу и начал смазывать
слюной стенки.
Я поднатужилась и облегчилась; вы не поверите, но он сделал то же
самое, и прямо в рот Кристине, чью голову он зажал у себя между ног,
развратник выдавил обильную порцию, одновременно глотая лакомство, которым
угощала его я.
— Ваши забавы до крайности непристойны, — заметила Клервиль за
мгновение до того, как шумно испражниться на лицо Франсиско.
— Эй, потаскуха, — окликнул ее брат, — кажется, ты сейчас будешь
извергаться, я вижу это по твоим мерзостям.
— Клянусь спермой, — зарычала она, — я хочу кататься по полу и
вываляться в дерьме, которым все здесь забрызгала эта маленькая стерва.
— Вы с ума сошли! — воскликнула Олимпия.
— Нет, я просто хочу удовлетворить свои желания, и ничего больше.
Она сделала все, что хотела, и с головы до ног измазанная нечистотами,
содрогнулась в неистовом, похожем на припадок, оргазме.
После этого Боргезе приступила к исполнению приговоров.
— Погодите, — сказал капитан, увидев, что Олимпия берет из камина
горячую кочергу, чтобы прижать ее к груди Розины, — я должен насладиться
этой женщиной, пока вы ее пытаете.
Он совершил акт содомии; Олимпия поставила клеймо.
— Ах ты, лопни мои яйца! — кричал он. — Как приятно сношать человека,
который корчится от боли! Несчастен тот, кто прожил всю жизнь и не изведал
такого наслаждения! Природа не придумала ничего, что могло бы сравниться с
ним.
Обезумевшая от ужаса Эрнелинда, оказавшись в лапах родного отца,
который прежде всего прочистил ей задний проход, приняла жуткое наказание,
предписанное моей подругой; остальная часть программы была выполнена с такой
же точностью и неукоснительностью; все мы испытали оргазм, который, впрочем,
не успокоил наши чудовищные страсти.
Карлсон, неистовый и разъяренный, как скандинавский воин — позже он
признался мне, что его вдохновила на это моя задница, — устроил настоящую
бойню своим детям: он бил, истязал, сношал их без разбору, а мы, трое
женщин, хозяек этого страшного бала, ласкали друг друга, наслаждаясь
зрелищем, которое напоминало загон для овец, куда ворвался голодный волк.
— Вставай, сука! — эти слова капитана, который в эту минуту содомировал
меня и тискал ягодицы Олимпии и Раймонды, были обращены к Розине. — Пришла
твоя очередь, мерзкая тварь, теперь ты будешь пытать своих отпрысков.
А ты,
Карлсон, приставь свой кинжал к сердцу этого ничтожества, и если она посмеет
ослушаться, коли ее насмерть.
Розина ахнула и зашлась в рыданиях.
— Держи себя в руках, — посоветовала ей Олимпия, — выражение горя и
отчаяния еще больше возбуждает нашу жестокость. Перестань плакать, иначе
будет еще хуже.
— Возьми старшую дочь за волосы, — командовал Боршан, — и жди указаний
Клервиль, за ней выскажется Боргезе, а слово Жюльетты будет последним.
— Я повелеваю этой жалкой женщине, — сказала моя подруга, — пустить
кровь из груди своей дочери.
Розина застыла, будто застигнутая параличом; острие кинжала Карлсона
впилось в ее кожу, и она повиновалась.
— Каково ваше желание, Олимпия?
— Пусть она зальет ягодицы дочери расплавленным воском. И снова
минутное замешательство и упрямство, снова укол кинжала, и снова
повиновалась несчастная Розина.
— Ваше слово, Жюльетта.
— О, я бы хотела, чтобы мать устроила хорошую порку этой девочке, чтобы
кровь лилась ручьями.
Вы не представляете себе, с какой неохотой исполнялось мое желание!
Вначале удары были совсем слабые и не оставляли даже следов, но кинжал
Карлсона сделал свое дело, Розина заработала хлыстом поживее и некоторое
время спустя содрала кожу с ягодиц дочери. Еще более жестокие страдания
выпали на долю остальных детей. По моему желанию Франсиско содомировал
старшую сестру и терзал при этом свою мать; во время этой процедуры Боршан
сбросил сперму в мой задний проход.
— Лопни мои глаза, — выругался капитан, извлекая свой орган, все еще
твердый и разбухший, — мне надоели детские забавы, не пора ли перейти к
делу? Для начала свяжем всех четверых вместе так, чтобы они составили одно
целое.
— Хорошо, и что дальше?
— Потом каждый из нас возьмет горячую кочергу и немного поворошит эту
кучу падали…
Целый час раздавались истошные вопли, шипела кожа, пахло паленой
плотью, затем капитан строго произнес:
— Возьми кинжал, Розина, и всади его в сердце сына, а его пусть
поддержит отец.
— Нет, злодей, ни за что! — простонала мать. — Я скорее всажу его в
свое сердце… — И она покончила бы с собой, если бы я вовремя не
перехватила ее руку.
— Ты подчинишься, гнусная тварь! — взвизгнул Карлсон.
Он схватил запястье жены и сам вонзил лезвие в грудь мальчика.
Клервиль, ревнивая Клервиль, жившая только истреблением самцов, увидев, что
ее отстранили от истязания юноши, взяла другой нож и нанесла ему раны в
тысячу раз более жестокие. Потом Розину разложили на узкой скамье, крепко
привязали, и Боршан приказал Эрнелинде вскрыть скальпелем материнский живот.