Агрессор непременно должен находиться в невыгодном
положении, ибо своим поступком, согласно всем существующим обычаям, он
заслужил наказание от руки того, кого оскорбил; следовательно, в такой
ситуации пресловутый кодекс чести надо изменить и предписать, если уж так
необходима дуэль, чтобы обидчик был лишен возможности еще раз нанести вам
ущерб и заботился бы только о самозащите. В самом деле, по какому праву я
должен подвергаться нападению второй раз? В этом вопросе наши обычаи жестоки
и несправедливы, они делают нас посмешищем большинства народов земли,
которые достаточно умны, чтобы понять, что коль скоро вы вынуждены мстить за
себя, вам надо делать это, не подвергая свою жизнь опасности.
— В этом наши взгляды совпадают, — сказала я, — дуэль и мне кажется
смешным и абсурдным занятием, но я хотела бы добавить кое-что к тому, что вы
сказали. Я нахожу глупым, когда человек рискует своей жизнью из-за
оскорбления; в таких случаях разум и Природа диктуют нам единственное
средство: убить врага, не давая ему шансов убить вас, в этом и будет
заключаться ваше удовлетворение. Наши предки были много мудрее нас и
поручали драться вместо себя другим; наемники за определенную плату выходили
на бой и решали исход ссоры, то есть кто был сильнее, тот и оказывался прав;
до крайней мере, при этом исключалась несправедливость и необходимость
рисковать собой; хотя и в этом обычае много нелепого и абсурдного, он,
конечно же, в тысячу раз предпочтительнее, чем нынешний. Здесь есть еще один
унизительный момент: профессиональных бойцов, которые выходили драться за
других, считали презренными и низкими существами, и сегодня мы занимаем их
место; подумать только — мы рискуем навлечь на себя позор, если отказываемся
играть роль этих наемников! Сколько же здесь непоследовательности и вздора!
Обратившись к истокам дуэли, мы видим, что те бойцы были просто-напросто
наемными убийцами, каких и сегодня можно встретить в Испании и Италии;
обиженный платил им за то, что они избавляли его от недруга; ‘позже, чтобы
как-то смягчить этот вид убийства, обвиняемому разрешили защищаться, драться
с нанятым убийцей, затем позволили нанимать другого убийцу и посылать его в
бой вместо себя. Вот какой была дуэль в ее младенческие, годы, а ее
колыбелью был разумный закон, позволяющий любому человеку мстить своему
врагу. В наше время этот хороший обычай уступил место кодексу дуэльной чести
невероятной глупости, которая до неузнаваемости искажает древний обычай и
оскорбляет здравый смысл. Поэтому не следует человеку, у которого есть враг
и есть хоть капелька ума, становиться на равную ногу с тем, кто, оскорбив
его, тем самым унизил себя. Если оскорбленный человек непременно должен
драться, ну что ж — честь есть честь, но заранее примите меры, чтобы он
снова не оказался в роли побежденного, и уж если он желает сам свести счеты
с негодяем, дайте ему право использовать наемных убийц, что, по словам
Мольера, — самое надежное средство решить спор.
В наше время этот хороший обычай уступил место кодексу дуэльной чести
невероятной глупости, которая до неузнаваемости искажает древний обычай и
оскорбляет здравый смысл. Поэтому не следует человеку, у которого есть враг
и есть хоть капелька ума, становиться на равную ногу с тем, кто, оскорбив
его, тем самым унизил себя. Если оскорбленный человек непременно должен
драться, ну что ж — честь есть честь, но заранее примите меры, чтобы он
снова не оказался в роли побежденного, и уж если он желает сам свести счеты
с негодяем, дайте ему право использовать наемных убийц, что, по словам
Мольера, — самое надежное средство решить спор. Что касается людей, которые
примешивают сюда вопрос чести, я нахожу их не менее смешными, чем тех, кто
воображает, будто их жены — самые добродетельные на свете: и то и другое —
варварские предрассудки и даже не заслуживают хладнокровного обсуждения.
Честь есть химера, подкармливаемая определенными человеческими обычаями и
условностями, которые всегда опирались на абсурд; если правда, что человек
приобретает честь и славу, убивая врагов своей страны, значит, он не может
обесчестить себя, когда уничтожает своих соотечественников, ибо никогда
одинаковые дела не влекут за собой противоположные следствия: если я
поступаю праведно, когда мщу за обиды, причиненные моему народу, еще
справедливее я поступаю, когда расплачиваюсь за оскорбления, причиненные
лично мне. Государство, которое постоянно держит несколько сотен тысяч
наемных убийц для своих целей, никоим образом — ни естественным, ни
узаконенным — не может наказать меня, когда я, следуя его примеру, нанимаю
парочку головорезов, чтобы отомстить своим обидчикам за конкретные пакости;
в конце концов обиды, причиненные нации, никогда не затрагивают отдельных
людей, между тем, как те, что испытал я, касаются меня непосредственно, а
это очень большая разница. Но попробуйте сказать эти слова вслух, и общество
немедленно заклеймит такого человека, назовет его подлым трусом, и хорошую
репутацию, завоеванную долгими годами жизни, за три минуты отберет кучка
ничтожных молокососов, непроходимых и не имеющих чувства юмора идиотов,
которых несколько жеманниц, достойных того, чтобы их публично отшлепали на
улице, убедили в том, что нет ничего благороднее, чем рисковать своей жизнью
на дуэли:
— Я абсолютно согласна с вами обеими, — заговорила Олимпия, — и
надеюсь, вы не принимаете меня за одну из тех умственно неполноценных
истеричек, чье мнение о мужчине зависит от его готовности из-за
какого-нибудь пустяка встать на угол дуэльной площадки и строить из себя
презренного гладиатора. Я презираю таких бравых и воинственных идиотов.
Воинственностью можно восхищаться в мужлане или в солдате, годных только на
то, чтобы целыми днями ходить с окровавленной физиономией. Но чтобы человек
с положением и средствами… чтобы он оставил свой уют, свои любимые занятия
и вручил свою жизнь в руки громиле, не имеющему иных талантов, кроме как
резать глотки людям, который оскорбил его.