— Знаю, знаю, сударыня, — грубо ответил отец, — но именно эти
преступления сделали мое извержение таким сладостным. И не надо пугаться:
мальчик в том возрасте, когда он легко выдержит такую, не очень-то и бурную
осаду; это можно было сделать еще несколько лет назад и надо было сделать
это; я каждый день таким же образом лишаю девственности более юных детей. Я
намерен совершить этот акт и с Габриель, хотя ей только десять лет: у меня
довольно тонкий и гибкий член, тысячи людей могут подтвердить это, что же до
моего мастерства, о нем и говорить не стоит.
Как бы то ни было, из ран моих сочилась кровь, которую, впрочем,
остановила липкая сперма; отец успокоился, продолжая, однако, ласкать мою
сестру, занявшую мое место.
Между тем Бреваль не терял времени; однако, испытывая большее влечение
к своей дочери, чем к своему сыну, он первым делом открыл огонь по Лауре, и
бедняжка, также возложенная на живот матери, скоро потеряла свою невинность.
— Теперь займись своим сыном, — посоветовал ему мой отец, — а я буду
содомировать свою дочь: все четверо должны сегодня утолить нашу невыносимую
жажду. Пришел срок показать им, для чего создала их Природа; они должны
понять, что рождены для того, чтобы служить нашими игрушками, и если бы у
нас не было намерения совокупляться с ними, мы вообще не породили бы их.
Обе жертвы были принесены одновременно. Справа Бреваль насиловал своего
отпрыска, целуя задний проход своей жены и поглаживая ягодицы дочери,
измазанные его спермой; слева мой отец, одной рукой тиская мою мать, другой
массируя анус Памфилии и облизывая мой, пробивал брешь в заднице моей
сестры; оба господина в конце концов сбросили свой пыл, и страсти стихли.
Остаток вечера был посвящен нашему обучению. Нам устроили брачные игры:
мой отец спарил меня с сестрой, то же самое сделал Бреваль со своими детьми.
Родители возбуждали нас, подготавливали к проникновению. Когда же мы слились
в объятиях с сестрами, Бреваль овладел мною, а Боршан пристроился к Огюсту;
все время, пока происходило это общее совокупление, наши матери, которых
заставили участвовать в оргии, вместе с Памфилией выставили на обозрение
развратникам свои прелести. За этой сценой последовали другие, не менее
похотливые, и воображение моего отца было неистощимо. Последняя сцена
происходила так: детей положили рядом с матерями, и пока мужчины
содомировали жен друг друга, мы должны были ласкать своих родительниц.
Памфилия сновала туда-сюда, помогая участникам словом и делом, потом пришел
ее черед: отцы, друг за другом, прочистили ей задницу, оба испытали бурный
оргазм, и на этом все кончилось.
Через несколько дней отец вызвал меня в библиотеку.
— Послушай, дружище, — так начал он, — отныне ты один доставляешь мне
радость в жизни; я обожаю тебя, и ни с кем больше не желаю развлекаться.
Твою сестру я отправлю в богадельню. Она очень хорошенькая — слов нет, — и
она доставила мне много удовольствия, но она — Самка, что, на мой взгляд,
является серьезным дефектом.
Твою сестру я отправлю в богадельню. Она очень хорошенькая — слов нет, — и
она доставила мне много удовольствия, но она — Самка, что, на мой взгляд,
является серьезным дефектом. Более того, мне бы не хотелось видеть, как ты
совокупляешься с ней: я хочу, чтобы ты был только моим. Жить ты будешь в
апартаментах своей матери, она уступит тебе свой пьедестал, потому что у нее
нет иного выбора; каждую ночь мы будем спать вместе, я буду выжимать из себя
все соки в твой прекрасный зад, ты будешь кончать в мой, и оба мы будем
счастливы — в этом я не сомневаюсь. Бреваль без ума от своей дочери и
намерен поступить с ней так же, как я с тобой. Мы с ним останемся друзьями,
но мы оба слишком ревниво относимся к своим удовольствиям, поэтому приняли
решение прекратить совместные развлечения.
— А как быть с моей матерью, сударь? — спросил я. — Вы думаете, ей это
понравится?
— Дорогой мой, — усмехнулся отец, — слушай внимательно, что я скажу, и
раз и навсегда вбей себе в голову; мне кажется, ты достаточно умен, чтобы
понять меня.
Женщину, которая дала тебе жизнь, я презираю, наверное, больше всех во
вселенной; узы, соединяющие ее со мной, делают ее в моих глазах в тысячу раз
отвратительнее — это мой принцип. Бреваль так же относится к своей жене. Ты
видел, как мы с ними обращаемся. Это результат нашего отвращения и нашего
негодования; мы заставляем их проституировать не ради развлечения, а для
того, чтобы унизить их и втоптать в грязь; мы оскорбляем их из ненависти и
жестокого удовольствия, которое, надеюсь, ты сам когда-нибудь познаешь и
которое заключается в том, что человек получает необъяснимое наслаждение в
мерзких оскорблениях предмета, доставившего ему когда-то большое
удовольствие.
— Но, сударь, — заговорил я, подчиняясь закону здравого смысла, — в
таком случае вы и со мной расправитесь, когда я вам надоем?
— Это совсем другое дело, — объяснил отец, — нас с тобой не связывают
ни условные обычаи, ни закон; объединяет нас только сходство вкусов и
взаимное удовольствие, другими словами, настоящая любовь. Кроме того, наш
союз преступен в глазах общества, а преступление никогда не надоедает.
Тогда я был юн и неопытен и верил всему, что мне говорили, поэтому с
тех пор стал жить с отцом на правах его любовницы; все ночи я проводил рядом
с ним, чаще всего в одной постели, и мы содомировали друг друга, пока не
засыпали от усталости. После Бреваля нашей наперсницей стала Памфилия,
которая постоянно участвовала в наших утехах; отец любил, когда она порола
его во время содомии, после чего он также подвергал ее экзекуции и
содомировал; а иногда он заставлял ее целовать и ласкать меня и предоставлял
мне свободу делать с ней все, что я захочу, при условии, что при этом буду
ласкать и целовать ему зад. Боршан, как когда-то Сократ, наставлял своего
ученика даже в те минуты, когда содомировал его. Он отравлял мою душу самыми
бесстыдными, непристойными и аморальными принципами, и если еще тогда я не
вышел на большую дорогу, вина в том была не Боршана.