— Мне просто надо привыкнуть к ним, — поправилась я, — так что вы
никогда не увидите мое смущение там, где речь идет о распутстве или
извращениях.
Я еще не закончила фразу, а мастифф, без сомнения приученный к таким
делам, уже тыкался носом мне под юбки.
— Ха, ха! Люцифер идет по следу, — развеселилась Олимпия. — Раздевайся,
Жюльетта, покажи свои прелести этому прекрасному зверюге, который знает толк
в плотских утехах.
Нет нужды говорить, что я согласилась без колебаний: разве могло
что-нибудь ужаснуть меня, меня, которая каждый день посвящала поиску все
новых отвратительных ужасов? Я опустилась на четвереньки посреди комнаты,
пес обошел вокруг меня, обнюхал и облизал мое тело и закончил тем, что
овладел мною и сбросил семя в мое чрево. И вот здесь произошло нечто
необычное: член животного разбух до таких размеров, что его попытки
вырваться причиняли мне немалую боль. Очевидно, он скоро сообразил, что
самое разумное в этом случае — возобновить акт, и мы предоставили ему такую
возможность; наконец, после второго извержения, он сумел вытащить свой все
еще огромный, кусок плоти, дважды оросив мое влагалище горячей спермой.
— Ах ты умница, — растроганно проговорил Киджи. — Сейчас вы увидите,
что мой Люцифер сделает со мной то же самое, что он сделал с Жюльеттой. У
него очень развратные вкусы, и он готов отдать должное красоте, где бы ее ни
встретил. Хотите пари, что он прочистит мою задницу с тем же удовольствием,
с каким почтил вагину Жюльетты. Но я предлагаю усовершенствовать этот трюк:
подайте мне карлика, я буду содомировать его, пока Люцифер делает свое дело.
Я ни разу в жизни не видела ничего подобного. Киджи, бережно
относившийся к своему семени, оргазма не испытал, но тем не менее получил
огромное наслаждение от происходящего.
— А теперь посмотрите сюда, — обратился к нам Браччиани, — я покажу вам
другой спектакль.
Он заставил евнуха содомировать себя, а сам овладел индюшкой, чью
шелковистую шею Олимпия стиснула своими бедрами, и в тот момент, когда
доктор содрогнулся от эякуляции, она оторвала птице голову.
— Это неземное наслаждение, — объяснил нам Браччиани, — невозможно
описать, как сокращается анус птицы, когда ей отрывают голову в самый
критический момент.
— Я никогда не пробовал этот способ, — признался Киджи, — хотя очень
часто слышал о нем, и вот теперь настало время испытать его самому. Я
попрошу вас, Жюльетта, держать голову этого ребенка между ног, пока я буду
заниматься с ним содомией, богохульные проклятия возвестят вас о моем
экстазе, и по этому сигналу вы перережете маленькому бездельнику горло.
— Все очень хорошо задумано, — вставила Олимпия, — но Жюльетта должна в
это время также получать удовольствие, чтобы ускорить ваше извержение.
— Все очень хорошо задумано, — вставила Олимпия, — но Жюльетта должна в
это время также получать удовольствие, чтобы ускорить ваше извержение.
Поэтому я поставлю гермафродита таким образом, чтобы она могла целовать по
очереди оба его половых органа — вначале мужской атрибут, потом женские
прелести.
— Погодите, — вмешался Браччиани, — нельзя ли сделать так, чтобы я в
это время прочищал задницу вашему гермафродиту, а моим задом занялся евнух?
Кроме того, старая карга может испражняться на мое лицо.
— Фу, какая гадость! — не выдержала Олимпия.
— Мадам, — строго сказал граф, — это объясняется очень просто: нет ни
одного пристрастия, ни одной наклонности, которые не имели бы своих причин.
— Раз уж мы собираемся совокупляться все вместе, — сказал Киджи, —
пусть меня содомирует обезьяна, а карлик оседлает ребенка и подставит мне
свою задницу, чтобы я мог целовать ее.
— Но вы забыли Люцифера, козу и меня, — подала голос Олимпия.
— Для всех найдется место, — успокоил ее Киджи. — Скажем, вы с козой
расположитесь возле меня, и я буду нырять то в один анус, то в другой, а
Люцифер будет сменять меня и заниматься свободным отверстием. Но я твердо
намерен кончить в потроха самого юного участника, и не забывайте, Жюльетта,
что вы должны сыграть роль мясника, когда почувствуете мои спазмы.
Действующих лиц расставили и разложили по своим местам, и кажется,
никогда не происходило столь чудовищного по своей похоти спектакля; все мы
испытали оргазм, и ребенок лишился своей головы в самый нужный момент, а
когда группа распалась, каждый из нас долго еще переживал сладострастные
мгновения, которыми мы были вознаграждены за свою находчивость {Чем
необычнее плотские утехи, тем больше удовольствия они доставляют — в этом,
пожалуй, никто не сомневается. Однако ни одна страсть не требует таких
усилий, как эта, и получаемое наслаждение зависит от того, сколько мы
затрачиваем на него сил — и душевных и физических. (Прим. автора)}.
Остаток дня прошел примерно в таких же утехах похоти. Я совокуплялась с
карликом, потом снова — с мастиффом, на сей раз в задний проход; кроме того,
меня ублажали оба итальянца, евнух, двуполое существо и даже искусственный
фаллос Олимпии. Все присутствующие ласкали, лизали, щекотали каждую часть
моего тела, и только после десяти часов острого наслаждения я оставила эту
необычную во всех отношениях оргию. Празднество завершилось роскошным
ужином, за которым была принесена жертва в греческом духе: мы разожгли
большой костер, забили всех животных, которые доставили нам столько
удовольствия и бросили их тела в огонь; наконец, в том же жертвенном пламени
заживо сожгли старуху, связав ее по рукам и ногам; в живых остались только
евнух и гермафродит, которыми мы продолжали наслаждаться после ужина.
Я уже пять месяцев жила в Риме и все это время не переставала думать,
смогу ли получить аудиенцию у папы, надежду на которую заронили во мне
кардиналы Бернис и Альбани; и вот наконец, через несколько дней после
последнего достопамятного приключения, я получила короткую записку от
Берниса с просьбой прибыть к нему на следующее утро, чтобы он представил
меня его святейшеству, который, по словам кардинала, давно хотел увидеться
со мной, но не имел такой возможности до этого момента.