Словом, этот неплохо оснащенный софист три раза проникал в мою заднюю
норку. Так прошла генеральная репетиция, необходимая для спектакля, который
должен был состояться на следующий день, и она так сильно на меня
подействовала, что я лишилась чувств от необыкновенного удовольствия.
Наконец наступил вожделенный день, когда мне предстояло насладиться
неописуемыми радостями преступления, к которому я стремилась так страстно,
что даже ощущала в себе нечто, похожее на панический страх. Рассвет я
встретила с открытыми глазами; никогда еще Природа, которую я собиралась
жестоко оскорбить, не представала передо мной в такой красоте, а посмотрев
на себя в зеркало, я увидела самую прекрасную, самую оживленную и самую
обольстительную женщину из всех, кого встречала до сих пор. Во всем моем
облике ощущалось какое-то затаенное, будто перед бурей, волнение, никогда у
меня не было столь решительного и царственного вида, как в то утро. Едва
поднявшись с постели, я чувствовала, как из меня наружу рвется похоть,
порочная похоть, жажда страшных, чудовищных злодеяний. И в то же время была
в моей душе горечь, невыразимая словами: ведь я понимала, что мне не под
силу совершить все те ужасы, что пребывали в моем воображении и в моих
неутолимых желаниях…
«Сегодня я совершу преступление, — размышляла я, — очень серьезное
преступление, из тех, что называют черным злодейством. Однако, хотя оно и
серьезное и гнусное, это всего лишь одно-единственное преступление. А что
значит одно преступление для того, кто мечтает жить посреди сплошных
злодейств, жить только ради злодейств, кто поклоняется лишь злодейству??
Все утро я была беспокойной, мрачной, раздражительной; нервы мои были
напряжены до предела; я высекла до крови двух юных служанок, но это меня не
успокоило, тогда я потискала ребенка, доверенною заботам одной из них, и
вышвырнула его из окна, и он разбился насмерть. Этот факт несколько улучшил
мое настроение, и остаток дня, чтобы убить время, я провела в довольно
безобидных развлечениях. Я думала, что час обещанного ужина так никогда и не
настанет. Когда же этот час настал, я велела челядинцам приготовиться к
роскошному празднеству, снова затащила Берноля на кушетку и тотчас обнажила
свой зад. Простофиля, опьяненный моей милой и беспечной болтовней, начал
меня содомировать, а через несколько мгновений дверь широко распахнулась, и
в комнату ворвались Клервиль, Нуарсей и Сен-Фон — вооруженные и изрыгавшие
ругательства. Берноля стащили с меня и связали по рукам и ногам.
— Жюльетта, — зарычал Сен-Фон, — тебя надо изрубить на куски вместе с
этим негодяем за то, что ты обманула доверие, которым я одарил тебя. Но я
дам тебе возможность спасти свою шкуру: в этом пистолете три пули, возьми
его и размозжи голову своему любовнику.
— Великий Боже! — заверещала я с театральным ужасом в голосе. — Ведь
этот человек — мой отец.
— Великий Боже! — заверещала я с театральным ужасом в голосе. — Ведь
этот человек — мой отец…
— Сучка, которая подставляет задницу своему отцу, вполне может
совершить отцеубийство.
— Нет, это невозможно!
— Ерунда. Не упрямься, бери пистолет или умрешь сама.
— О, горе мне, — тяжко вздохнула я. — У меня дрожат руки, но выхода
нет: дайте мне оружие. Чему быть, того не миновать. Любимый папа, ведь ты
простишь меня? Ты же видишь, что у меня нет выбора.
— Делай, что тебе говорят, порочное создание, — с достоинством отвечал
Берноль, — только избавь меня от этой дешевой комедии. Я не желаю в ней
участвовать.
— Ну и прекрасно, папаша, — весело сказала Клервиль, — если не хочешь
участвовать в комедии, пусть будет по-твоему; кстати, ты не ошибся — все это
подстроила твоя дочь, и она совершенно права, пожелав убить величайшего
негодяя, который дал жизнь такому порочному ребенку.
Берноля привязали к креслу, намертво прикрепленному к полу. Я приняла
соответствующую позу в пяти шагах от него, Сен-Фон вставил член в мой анус,
Нуарсей одной рукой помогал министру, другой массировал себе член, Клервиль
сосала Сен-Фону язык и щекотала мне клитор. Я прицелилась, но сначала
осведомилась у своего содомита:
— Мне подождать, пока вы кончите?
— Не надо, стерва! — выкрикнул он. — Убей, убей его скорее, и вместе с
выстрелом брызнет моя сперма.
Я выстрелила. Пуля вошла Бернолю прямо в лоб, он тут же испустил дух, а
мы, все четверо, кончили в тот же миг с душераздирающими криками.
Жестокий Сен-Фон встал и подошел ближе к убитому; он долго смотрел на
него, испытывая блаженство. Кстати, он никогда не упускал таких случаев.
Потом подозвал меня, желая, чтобы я также полюбовалась на дело своих рук.
Пока я смотрела на Берноля, Сен-Фон искоса поглядывал на меня, изучая мою
реакцию. Мое хладнокровие его явно удовлетворило. А тем временем Клервиль,
ощерившись в злобной улыбке, не сводила глаз с застывшего, искаженного
смертью лица бедного моего отца.
— Ничто так не возбуждает меня, как вид смерти, — как бы про себя
пробормотала она. Потом ее взгляд обратился к нам. — Ну, а кто будет меня
ласкать?
Я шагнула к ней, Нуарсей вонзил свой меч между моих ягодиц, Сен-Фон
пристроился к заднице Клервиль, и через некоторое время мы испытали новый
оргазм. Вслед за тем подали горячий и сытный обед, и мы сели за стол, во
главе которого, на председательском месте, восседал труп.
Сен-Фон поцеловал меня в щеку и положил в мою пустую тарелку деньги.
— Вот то, что я обещал тебе, Жюльетта. Не пойми меня превратно, но я
скажу, что до нынешнего дня у меня еще оставались кое-какие сомнения по
поводу твоей решимости и стойкости. Теперь они исчезли. Ты вела себя
безупречно.