Я уже сказала, что хочу очистить ее душу от всех
мерзких религиозных глупостей, которые делают жизнь несчастливой; я хочу
вернуть ее Природе и показать ей, что все бредни, которыми забита ее головка
и которые сковывают ее желания, достойны только презрения. А теперь давайте
обедать, девочки мои, нам надо восстановить силы после столь обильных
излияний.
Изысканные яства, которыми мы, утомленные и по-прежнему обнаженные,
насладились за богато накрытым столом, быстро взбодрили нас, и скоро мы были
готовы повторить все с самого начала. Мы снова начали ласкать друг друга и
предаваться самым изощренным излишествам похоти. Мы испробовали тысячу
разнообразных поз, непрерывно меняясь местами и ролями: становились
поочередно то нежными самцами и покорными самками, то — уже через минуту —
властными самцами и, обманывая таким образом Природу, весь божий день мы
заставляли нашу снисходительную матерь с улыбкой взирать на все наши страсти
— невинные нарушения ее законов.
Прошел месяц. Эвфрозина, закалив как следует свою душу распутством,
оставила монастырь, заехала проститься со своей семьей и отправилась
осуществлять на практике усвоенные уроки безудержного либертинажа и
узаконенного разврата. Как-то раз, позже, она нанесла нам визит; она
рассказала о своей жизни, и мы, будучи развращены до крайности, не нашли
ничего дурного в ее образе жизни, не выразили ни малейшего сожаления и, в
качестве последнего напутствия, пожелали ей дальнейших успехов на выбранном
пути.
— Должна признать, что она делает успехи, — сказала, обращаясь ко мне,
мадам Дельбена. — Сотни раз у меня возникало искушение сделать то же самое,
и, конечно, я сделала бы это, будь мои чувства к мужчинам достаточно сильны,
чтобы одолеть мою необычайную слабость к женщинам. Однако, милая Жюльетта,
решив мою участь и на всю жизнь выбрав для меня эту обитель, небо любезно
одарило меня весьма скромными желаниями к иным удовольствиям, кроме тех,
которые в изобилии предлагает это святое место: удовольствия, которые могут
доставлять друг другу женщины, настолько восхитительны, что о других я и не
мечтаю. Тем не менее я признаю, что кто-то может интересоваться и мужчинами,
для меня не является тайной, что кто-то может из кожи лезть, чтобы покорить
их, в конце концов, все, — что связано с либертинажем, мне по душе… Мои
фантазии уносят меня очень далеко. И кто знает, может быть, я выходила за
такие пределы, которые трудно себе представить простым смертным; может быть,
меня одолевали такие желания, которые удовлетворить просто невозможно?
Основной принцип моей философии, Жюльетта, — продолжала мадам Дельбена,
которая после потери Эвфрозины все больше и больше привязывалась ко мне, —
это презрение к общественному мнению. Ты представить себе не можешь, дорогая
моя, до какой степени мне наплевать на то, что обо мне говорят. В самом
деле, каким образом мнение невежд может повлиять на наше счастье? Только
наша сверхделикатная чувствительность заставляет нас порой зависеть от него,
но если, по зрелому размышлению, мы сумеем подавить в себе эти чувства и
достичь той стадии, где абсолютно не зависим от этого мнения даже в самых
интимных вещах, тогда, и только тогда, хорошее или плохое отношение к нам
окружающих становится для нас в высшей степени безразличным.
В самом
деле, каким образом мнение невежд может повлиять на наше счастье? Только
наша сверхделикатная чувствительность заставляет нас порой зависеть от него,
но если, по зрелому размышлению, мы сумеем подавить в себе эти чувства и
достичь той стадии, где абсолютно не зависим от этого мнения даже в самых
интимных вещах, тогда, и только тогда, хорошее или плохое отношение к нам
окружающих становится для нас в высшей степени безразличным. Только мы сами
определяем критерии нашего личного счастья, только нам решать, счастливы мы
или несчастливы — все зависит лишь от нашей совести и, возможно в еще
большей мере, от нашей жизненной позиции, ибо только она служит краеугольным
камнем нашей совести и наших устремлений. Дело в том, — продолжала моя
высокообразованная собеседница, — что человеческая совесть не всегда и не
везде одинакова, почти всегда она есть прямое следствие образа жизни данного
общества, данного климата и географии. Например, поступки, которые китайцы
ни в коем случае не считают недопустимыми, заставляют нас содрогаться от
ужаса здесь, во Франции. Следовательно, если это самое непостоянное понятие,
зависящее лишь от широты и долготы, способно извинить и оправдать любую
крайность, тогда только истинная мудрость должна помочь нам занять разумную
среднюю позицию между экстравагантностью и химерами и выработать в себе
кодекс поведения, который и будет отвечать как нашим потребностям и
наклонностям, данным нам Природой, так и законам страны, где нам выпало
жить. И вот, исходя из собственного образа жизни, мы должны выработать свое
понятие совести. Поэтому, чем скорее человек определит свою жизненную
философию, тем лучше, потому что только философия придает форму совести, а
та определяет и регулирует все наши поступки.
— Поразительно! — вскричала я. — Выходит, вы довели свое безразличие до
того, что вас ничуть не волнует ваша репутация?
— Абсолютно не волнует, — спокойно, с улыбкой ответила мадам Дельбена.
— Более того: я получаю большое внутреннее удовольствие при мысли о том, что
эта репутация дурная; если бы ее считали образцовой, мне было бы не так
приятно. Никогда не забывай, Жюльетта: хорошая репутация — это только лишняя
обуза. Она не в состоянии вознаградить нас за все жертвы, которых она нам
стоит. Те из нас, кто дорожит своей репутацией, испытывают не меньше мучений
и страданий, чем те, кто о ней не заботится: первые живут в постоянном
страхе потерять то, что им дорого, а вторые трепещут перед возможностью
наказания за свою беспечность. Если, таким образом, дороги, ведущие одних к
добродетели, а вторых — к пороку, одинаково усеяны шипами, какой смысл
подвергать себя мучительным сомнениям, выбирая между этими дорогами, почему
не посоветоваться с Природой, которая бесконечно мудрее нас, и не следовать
ее указаниям? На что я возразила:
— Боюсь, что если бы я захотела принять ваши максимы, мадам, я бы
пренебрегла многими условностями своего воспитания.
— Ты права, моя дорогая, — ответила она.