Это
несправедливо.
Майкл покачал головой, лишний раз убеждаясь, какая глубокая пропасть
отделяет реальный мир от мира в представлении женщины.
— Не беспокойся обо мне, Лаура, дорогая, — сказал он. — Очень мило, что
ты позвонила мне.
— Я кое-что решила, — твердо сказала Лаура, — я не хочу больше брать
твоих денег.
Майкл вздохнул.
— Ты получила работу?
— Нет, но сегодня днем я встречаюсь с Макдональдом в
«Метро-Голдвин-Мейер» [одна из крупнейших американских кинокомпаний] и…
— Ну что ж, когда будешь работать, тогда и перестанешь брать деньги. —
Майкл поспешил сменить тему и, не давая Лауре ответить, спросил ее: — Я
читал в газете, что ты собираешься замуж, это правда?
— Нет. Может быть, после войны. Он поступает во флот и собирается
работать в Вашингтоне.
— Везет, — пробормотал Майкл.
— Одного помощника директора из «Рипаблик» [американская кинофирма]
взяли в авиацию первым лейтенантом. Всю войну он просидит в Санта-Аните.
Служба информации. А ты собираешься стать рядовым…
— Прошу тебя, Лаура, дорогая, — сказал Майкл, — этот разговор будет
стоить тебе пятьсот долларов.
— Ты странный, глупый человек, и всегда был таким.
— Да, дорогая.
— Ты напишешь мне оттуда, куда тебя пошлют?
— Да.
— Я приеду повидаться с тобой.
— Это было бы замечательно. — Майкл представил себе, как около
Форт-Силла, в Оклахоме, его ожидает бывшая жена — красавица в норковой
шубке, с замечательным лицом и прекрасной фигурой, а проходящие мимо
солдаты приветствуют ее свистом.
— Я совсем из-за, тебя запуталась, — тихо и искренне плакала Лаура, — у
меня всегда было такое чувство, и, видно, от него не избавиться.
— Я тебя понимаю. — Майкл вспомнил, как Лаура укладывала волосы перед
зеркалом, как танцевала, какой она была в праздники. На мгновение его
тронули далекие слезы, и он с сожалением подумал о потерянных годах, годах
без войны, годах без разлук…
— Что ты беспокоишься? — тихо сказал он. — Меня, наверно, направят
куда-нибудь в штаб.
— Ты не допустишь этого, — всхлипывала она, — я знаю тебя, ты не
пойдешь на это.
— Армия не спрашивает у нас разрешения. Она делает то, что хочет, а мы
делаем то, что нам приказывают. Армия — это не «Братья Уорнер»
[американская кинофирма], дорогая.
— Обещай мне… обещай мне… — Ее голос то появлялся, то исчезал,
потом раздался щелчок, и связь прервалась. Майкл посмотрел на трубку и
опустил ее.
Он встал, прошел на кухню и закончил приготовление завтрака; затем
отнес в гостиную яичницу с беконом, черный, густой кофе, гренки и поставил
все на широкий стол перед большим окном, ярко освещенным солнцем.
Он включил приемник — исполнялся фортепьянный концерт Брамса, из
динамика лились то мягкие и грустные, то бурные звуки.
Он ел медленно, густо намазывая на гренки варенье, наслаждаясь вкусом
яиц, масла и крепкого кофе, гордый своими кулинарными способностями, и с
удовольствием слушал грустную, нежную музыку.
Затем он открыл «Таймс» на театральной странице, которая была полна
толков о бесчисленных пьесах и актерах. С каждым днем театральная страница
«Таймс» наводила на него все большее уныние. Несбывшиеся мечты, потерянные
деньги, горькие упреки в адрес людей его профессии — читая все это, он
испытывал беспокойство и чувствовал себя в каком-то глупом положении.
Он отложил газету и, допив кофе, закурил первую в этот день сигарету.
Он выключил приемник, и последние звуки мелодии Респиги замерли в утреннем
воздухе. Залитый солнцем дом погрузился в приятную тишину. Майкл сидел за
столом, покуривая и мечтательно глядя на сады, на улицу, на работавших
внизу людей.
Потом он встал, побрился, принял ванну и надел старые фланелевые брюки
и мягкую голубую рубашку. Она слегка поблекла от частой стирки, но зато
приобрела приятный оттенок. Почти вся его одежда была уже упакована, но в
стенном шкафу еще висели две куртки. Он постоял перед шкафом, думая, какую
куртку надеть, потом достал серую. Это была старая поношенная куртка,
мягко и свободно облегавшая плечи.
Внизу около тротуара стояла его машина, сверкая свежевымытой краской и
хромированными частями. Он включил мотор и нажал кнопку для спуска тента.
Майкла, как всегда, забавляло плавное и величественное движение
складывающегося тента.
Он медленно поехал по Пятой авеню. Всякий раз, когда в рабочий день он
ехал на машине по городу, он испытывал немного злорадное наслаждение,
которое почувствовал в первый раз, когда проезжал в полдень по этой же
улице на своей первой новой марки машине с опущенным тентом и посматривал
на мужчин и женщин, спешивших с работы на завтрак, как богатый и свободный
аристократ.
Майкл ехал по широкой улице, между рядами богато и со вкусом, хотя и
несколько фривольно, украшенных витрин, сверкавших в лучах солнца.
Он оставил машину у дверей дома, где жил Кэхун, и отдал ключи швейцару.
Они договорились, что Кэхун будет пользоваться машиной и ухаживать за ней
до возвращения Майкла. Возможно, было бы разумнее продать машину, но у
Майкла было какое-то суеверное убеждение, что раз эта маленькая яркая
машина была свидетельницей его лучших довоенных дней, длительных весенних
поездок по стране и беззаботных праздников, то, если хочешь вернуться с
войны, надо хранить ее, как талисман.
С сожалением расставшись с машиной, он медленно пошел по городу. День
вдруг показался ему пустым, и, не зная чем его заполнить, он зашел в
аптеку и позвонил Пегги.
— В конце концов, — сказал он, услышав ее голос, — нет такого закона,
по которому я не имею права видеть тебя дважды в один и тот же день.
Пегги радостно засмеялась.
— Я проголодаюсь к часу дня, — сказала она.
— Я угощу тебя завтраком, если хочешь.
— Да, хочу, — ответила она и с расстановкой добавила: — Я рада, что ты
позвонил, я должна сказать тебе что-то очень серьезное.