— Не спускай с него глаз, — приказал Христиан Брандту, который, к его
величайшему удивлению, уже щелкал фотоаппаратом, нацелившись на француза.
Брандт встал и угрожающе выставил автомат. Человек остановился.
Казалось, он вот-вот упадет. Направляясь мимо него к кустам, на которых
повис Краус, Христиан заметил в глазах француза отчаяние и мольбу. Ветки
кустарника уже не качались, Краус не шевелился. Христиан положил его на
землю. На лице Крауса застыла гримаса удивления и какого-то нетерпеливого
ожидания.
С трудом переступая ногами, чувствуя, как болит задетая пулей голова и
кровь каплями стекает за ухо, Христиан подошел к убитому Краусом французу.
Убитый лежал ничком. Христиан приподнял его. Он был очень молод, не старше
Крауса. Пуля попала ему между глаз, обезобразив лицо. Христиан поспешно
отдернул руки.
«Какой урон могут нанести эти дилетанты! — подумал он. — За всю войну
они вдвоем сделали только четыре выстрела — и вот уже двое убитых…»
Христиан ощупал царапину на виске; кровь из нее уже не сочилась. Он
возвратился к Брандту и через него приказал пленному немедленно
отправиться к баррикаде и передать всем, кто там находится, что они
окружены и должны сдаться, в противном случае они будут уничтожены. «Мой
первый настоящий бой с начала войны, — усмехнулся про себя Христиан, пока
Брандт переводил его слова, — а я уже предъявляю ультиматум, как
какой-нибудь генерал!» Но тут он вдруг почувствовал слабость и
головокружение и несколько мгновений сам не знал, захохочет сейчас или
разрыдается.
Француз внимательно слушал Брандта и непрерывно кивал головой в знак
согласия, затем ответил какой-то торопливой фразой. Христиан слишком плохо
знал французский язык, чтобы понять пленного.
— Он говорит, что все будет сделано, — пояснил Брандт.
— Передай ему, — распорядился Христиан, — что мы будем наблюдать за ним
и пристрелим его, если заметим какой-нибудь подвох.
Брандт перевел французу слова Христиана, и тот снова энергично закивал
головой, словно услышал необыкновенно приятное для него известие. Они
углубились в лес и направились к баррикаде, оставив мертвого Крауса на
траве. Казалось, он просто прилег отдохнуть — здоровый, молодой парень. В
лучах солнца, пробивавшихся сквозь ветви деревьев, его каска отливала
тусклым золотом.
Француз шел впереди шагах в десяти и вскоре остановился. Лес нависал
здесь над дорогой трехметровым обрывом, вдоль которого шел невысокий
каменный забор.
— Эмиль! — крикнул француз. — Эмиль! Это я — Морель! — Он перебрался
через забор и скрылся из виду.
Христиан и Брандт осторожно приблизились к забору и опустились на
колени. Внизу, на дороге, они увидели своего пленного, он что-то быстро
говорил семерым солдатам, расположившимся за баррикадой кто лежа, кто стоя
на коленях. Боязливо поглядывая в сторону леса, они шепотом обменивались
торопливыми фразами.
Даже в военной форме, с винтовками в руках, солдаты
выглядели как крестьяне, собравшиеся в ратуше, чтобы поговорить о своих
неотложных делах. Христиан недоумевал, что могло толкнуть этих
беспомощных, брошенных офицерами людей на столь бессмысленное, безнадежное
сопротивление — отчаянная ли вспышка патриотизма или чья-то непреклонная
решимость. Он надеялся, что французы сдадутся. Ему не хотелось убивать
этих испуганно шепчущихся усталых людей в грязном и потрепанном
обмундировании.
— C’st fait! — крикнул он. — Nous sommes finis!
— Он говорит, что все в порядке, — перевел Брандт. — Они сдаются.
Христиан поднялся из-за укрытия и жестом приказал французам сложить
оружие. В это мгновение с другой стороны дороги прогремели три
беспорядочные автоматные очереди. Француз-парламентер упал, остальные,
стреляя на ходу, бросились бежать и один за другим скрылись в лесу.
«Ну конечно, Гиммлер! — со злобой подумал Христиан. — И как раз в самое
неподходящее время. Когда он нужен, его никогда…»
Христиан перескочил через забор и скатился с обрыва к баррикаде. С
другой стороны дороги все еще гремели выстрелы, но это была бесцельная
стрельба: французов и след простыл, и Гиммлер со своими людьми, видимо, не
проявлял желания их преследовать.
Близ того места, куда скатился Христиан, на дороге лежал человек. Он
зашевелился, приподнялся и сел, уставившись на Христиана. Несколько
мгновений он сидел, бессильно привалившись к срубленному дереву, потом
нащупал стоявший рядом ящик с ручными гранатами, неловко взял одну и
слабеющей рукой потянул чеку. Христиан повернулся, к нему и, когда
человек, не сводя с него глаз, попытался выдернуть чеку зубами, выстрелил.
Француз откинулся на спину. Граната покатилась в сторону, Христиан
бросился к ней и швырнул ее в лес. Скорчившись за баррикадой рядом с
мертвым французом, он ждал разрыва, но разрыва не последовало. Видимо,
солдат так и не сумел выдернуть чеку.
— Все в порядке! — крикнул Христиан, поднимаясь. — Сюда, Гиммлер!
Ломая кусты, Гиммлер и его солдаты спустились на дорогу. Христиан еще
раз взглянул на убитого. Брандт уже фотографировал труп: снимки убитых
французов пока еще представляли редкость в Берлине.
«Ведь я убил человека, — подумал Христиан, — а ничего особенного не
испытываю».
— Ну, как тебе нравится, а? — торжествующе воскликнул Гиммлер. — Вот
как надо воевать! Готов поспорить, что за это могут дать железный крест!
— Да замолчи ты ради бога! — отозвался Христиан.
Он приподнял убитого, оттащил его к кювету и приказал солдатам
разобрать баррикаду, а сам вместе с Брандтом направился в лес, туда, где
лежал Краус.
Когда Христиан и Брандт вынесли Крауса на дорогу, Гиммлер с людьми уже
разобрали большую часть баррикады.