Если не
считать изредка попадавшихся коров, кур и уток, она выглядела совершенно
пустынной, как в воскресный день, когда жители отправлялись на ярмарку в
ближайший городок.
Первый выстрел показался Христиану резкой нотой в продолжавшей звучать
в его сознании мелодии.
Следующие пять выстрелов, скрип тормозов и ощущение падения, когда
машина свернула в сторону и сползла в кювет, разбудили его. Не совсем еще
очнувшись, он выпрыгнул из машины и бросился на землю. Рядом с ним, тяжело
переводя дыхание, притаились в пыли остальные. Некоторое время Христиан
лежал молча, ожидая, что произойдет дальше. Он ждал, что кто-нибудь
подскажет ему, как надо действовать, но тут же уловил на себе тревожные,
вопрошающие взгляды солдат.
«Унтер-офицер, возглавляющий подразделение, — лихорадочно вспоминал
Христиан, — должен немедленно оценить обстановку и отдать ясные и четкие
распоряжения. Он обязан всегда сохранять полное самообладание, действовать
уверенно и смело».
— Никто не ранен? — шепотом спросил он.
— Нет, — ответил Краус. Положив палец на спусковой крючок винтовки, он
нетерпеливо выглядывал из-за переднего колеса машины.
— Боже мой! Иисус Христос! — нервно бормотал Брандт, неверными пальцами
ощупывая предохранитель автомата, словно впервые держал оружие в руках.
— Оставь в покое предохранитель! — резко приказал Христиан. — Не трогай
предохранитель, а то еще убьешь кого-нибудь из нас.
— Давайте убираться отсюда, — предложил Брандт. Каска у него свалилась,
волосы припудрила пыль. — Иначе всем нам крышка!
— Молчать! — крикнул Христиан.
Снова затрещали выстрелы. Несколько пуль попало в машину, лопнула одна
из покрышек.
— Боже мой! — продолжал бормотать Брандт. — Иисус Христос!..
Христиан осторожно начал пробираться к задней части машины, для чего
ему пришлось переползти через лежащего рядом водителя. «Эта образина, —
механически, отметил Христиан, — ни разу не мылась после вторжения в
Польшу».
— Черт тебя возьми! — раздраженно прошипел он. — Почему ты не моешься?
— Виноват, господин унтер-офицер, — униженно пробормотал водитель.
Оказавшись под защитой заднего колеса машины, Христиан приподнял
голову. Прямо перед его глазами тихонько покачивалось несколько
маргариток; на таком близком расстоянии они казались какими-то
доисторическими деревьями. Впереди, чуть отсвечивая в ярких лучах солнца,
тянулась дорога.
Метрах в пяти от Христиана на шоссе опустилась какая-то пичуга. Она
деловито прыгала по дороге, чистила перышки и время от времени испускала
пронзительный крик — точь-в-точь нетерпеливый покупатель в лавочке, из
которой на минуту отлучился хозяин.
Метрах в ста от того места, где остановилась машина, Христиан увидел
баррикаду и тщательно, насколько позволяло расстояние, осмотрел ее. Как
плотина перегораживает ручей, так баррикада перегораживала шоссе в том
месте, где по обеим его сторонам поднимались высокие, крутые откосы.
Шелестевшие на обочинах деревья образовали над дорогой живую арку и
отбрасывали на баррикаду густую тень. По ту сторону баррикады было тихо и
не было заметно никакого движения. Христиан посмотрел назад. Шоссе в этом
месте делало изгиб, и двух остальных машин нигде не было видно. Но
Христиан не сомневался, что они остановились, как только находившиеся на
них солдаты заслышали выстрелы. Он попытался представить, что они сейчас
делают, и тут же выругал себя за то, что уснул и оказался застигнутым
врасплох.
Все говорило о том, что заграждение сооружалось в спешке: два
срубленных дерева, перевернутая телега, какие-то пружины, матрасы, камни
из соседнего забора… Но место было выбрано удачно. Ветви деревьев
надежно укрывали баррикаду от наблюдения с воздуха, и обнаружить
заграждение можно было, только наткнувшись на него, как это и получилось
сейчас. Хорошо еще, что французы преждевременно открыли огонь…
Христиан почувствовал, что во рту у него пересохло и страшно хочется
пить. От съеденных вишен внезапно защипало кончик языка, раздраженного
табачным дымом.
«Если у французов есть хоть капля здравого смысла, они уже зашли нам во
фланг и перестреляют всех нас, — подумал он, всматриваясь в загадочно
темнеющие впереди на дороге поваленные деревья. — Как я мог это допустить?
Как я мог уснуть? Будь у них в лесу миномет или пулемет, они бы мигом
разделались с нами».
Но из-за баррикады по-прежнему не доносилось ни звука, и лишь на
асфальте, за маргаритками, прыгала все та же пичужка, издавая по временам
раздраженный пронзительный писк.
Позади Христиана послышался шорох. Он обернулся и увидел Мешена, одного
из солдат, находившихся в задних машинах. Мешен пробирался через кустарник
ползком, по всем правилам, как его обучали на занятиях, придерживая
винтовку за ремень.
— Как там у вас дела? — спросил Христиан. — Есть раненые?
— Нет, — ответил Мешен, с трудом переводя дыхание. — Все целы. Машины
стоят на боковой дороге. Унтер-офицер Гиммлер прислал меня узнать, живы ли
вы тут.
— Живы, — мрачно ответил Христиан.
— Унтер-офицер Гиммлер приказал передать, что он вернется к штабу
артиллерийского подразделения, доложит о соприкосновении с противником и
попросит прислать два танка, — четко, по-уставному, как ему вдалбливали
инструкторы в долгие, томительные часы учения, отрапортовал Мешен.
Христиан искоса взглянул на невысокую баррикаду, зловеще затаившуюся в
зеленом полумраке деревьев.
«И нужно же было, чтобы это произошло со мной! — с горечью подумал он.
— Ведь если станет известно, что я заснул, меня отдадут под суд. — Он
представил себе суровые, неумолимые лица офицеров, восседающих за
судейским столом, услышал шелест перебираемых бумаг и увидел себя,
неподвижно застывшего перед ними в ожидании приговора.