Христиан закрыл шкаф и подошел к лежавшей на полу одежде заключенного.
Он начал быстро расстегивать китель, но шум снаружи становился все громче,
и беспорядочные крики слышались уже в коридоре. Он сообразил, что не
хватит времени, торопливо натянул штаны заключенного поверх своих и с
трудом влез в куртку, застегнув ее до самого верха. Потом посмотрел в
зеркало на дверце шкафа. Форма нигде не выглядывала. Он быстро обвел
глазами комнату, ища, куда бы спрятать автомат, потом нагнулся и забросил
его под кушетку. Пусть пока полежит там. У него еще оставался кинжал в
чехле, спрятанный под полосатой курткой. Куртка сильно пропахла хлором и
потом.
Христиан подошел к окну. Новые группы заключенных, разбив двери
бараков, растеклись по площади и кишели внизу. Они все еще продолжали
отыскивать охранников и убивали их на месте. Выстрелы были слышны и по
другую сторону административного корпуса. В ста метрах от здания группа
заключенных пыталась выбить двойную дверь похожего на сарай строения.
Дверь рухнула, и множество заключенных хлынуло в сарай. Они выходили
оттуда, жуя сырой картофель и муку, покрывшую их руки и лица белой пудрой.
Христиан видел, как один из заключенных, детина огромного роста, склонился
над зажатым между коленями охранником и душил его. Внезапно он бросил еще
живого охранника и стал пробиваться в склад. Христиан видел, как через
минуту он вышел оттуда с полными руками картофеля.
Христиан выбил ногой стекло и, не колеблясь, вылез наружу. Он повис,
держась руками за подоконник, и тут же спрыгнул вниз. Он упал на колени,
но сразу вскочил. Вокруг были сотни людей, одетых как он, стояла
невообразимая вонь и шум.
Христиан обогнул угол дома и направился к воротам. Изможденный человек
с пустой глазницей стоял, прислонившись к стене. Он тяжелым взглядом
посмотрел на Христиана и последовал за ним. Христиан был уверен, что этот
человек заподозрил его, и постарался ускорить шаг, не привлекая к себе
внимания. Но толпа перед административным корпусом была очень плотная, и
одноглазый неотступно следовал за Христианом.
Охранники, находившиеся в здании, уже сдались и парами выходили на
улицу. Освобожденные узники странно притихли, глядя на своих бывших
тюремщиков. Потом высокий лысый мужчина вытащил ржавый карманный нож. Он
сказал что-то по-польски, сгреб ближайшего охранника и принялся пилить ему
горло. Нож был тупой, и ему пришлось долго возиться. Охранник, которого
убивали, не боролся и не кричал. Казалось, муки и смерть были здесь
настолько обычным явлением, что даже жертвы, кто бы они ни были, считали
это вполне естественным. Тщетность мольбы о милосердии давно уже стала
здесь настолько очевидной, что никто теперь не пытался попусту тратить
силы. Пойманный в капкан охранник, мужчина лет сорока пяти, с внешностью
конторщика, только плотно прижался к своему убийце и изумленно глядел ему
в глаза — их лица почти соприкасались, — пока, наконец, ржавый нож не
вошел в вену, и тогда он тихо сполз на траву.
Это послужило сигналом для всеобщей экзекуции. Поскольку не хватало
оружия, многие охранники были затоптаны насмерть. Христиан смотрел, не
смея изобразить на лице какое-либо чувство, не смея вырваться из толпы,
потому что одноглазый все время стоял сзади, прижавшись к его спине.
— Ты… — сказал одноглазый. Христиан почувствовал, как его рука
ухватилась за куртку, прощупывая под ней ткань кителя. — Я хочу поговорить
с…
Христиан внезапно подался вперед. Престарелый комендант стоял,
прислонившись к стене, около входной двери — заключенные еще до него не
добрались. Он стоял, слабо жестикулируя руками, как бы пытаясь вызвать к
себе сострадание. Окружавшие его худые, изможденные люди были так
изнурены, что не имели силы убить его. Христиан проскользнул через кольцо
людей и схватил коменданта за горло.
— О боже! — закричал комендант очень громко. Этот возглас прозвучал
необычно, потому что все остальные умирали так тихо.
Христиан достал нож. Прижав одной рукой коменданта к стене, он
перерезал ему горло. Старик издал какой-то клокочущий звук и завизжал.
Христиан вытер руки о его китель и отпустил его. Старик упал на землю.
Христиан обернулся — посмотреть, не следит ли за ним одноглазый. Но тот
уже ушел, удовлетворенный.
Христиан облегченно вздохнул и, все еще держа в руке нож, прошел через
вестибюль административного корпуса и поднялся в кабинет коменданта. На
лестнице валялись трупы, а освобожденные узники повсюду переворачивали
столы и разбрасывали бумаги.
В кабинете коменданта было три-четыре человека. Дверь шкафа была
открыта. Полураздетый человек, убитый Христианом, все еще лежал там в
прежней позе. Заключенные по очереди пили коньяк из графина, стоявшего на
столе коменданта. Когда графин опустел, один из них швырнул его в висевшую
на стене яркую голубую картину, изображавшую Альпы зимой.
Никто не обращал внимания на Христиана. Он нагнулся и достал из-под
кушетки свой автомат.
Христиан вернулся в вестибюль и прошел мимо бесцельно слонявшихся
заключенных к выходу. У многих уже было оружие, и Христиан не боялся
открыто нести свой автомат. Он шел медленно, все время держась среди
людей, стараясь не выделяться из толпы, чтобы какой-нибудь наблюдательный
заключенный не заметил, что у него были длинные волосы и значительно
больше мяса на костях, чем у большинства узников.
Он подошел к воротам. Пожилой часовой, который приветствовал его и
впустил в лагерь, лежал на колючей проволоке, и на его мертвом лице
застыло подобие улыбки. У ворот толпилось много заключенных, но мало кто
выходил наружу. Казалось, они исполнили все, что в силах сделать человек
за один день. Освобождение из бараков исчерпало их понятие о свободе. Они
просто стояли у открытых ворот, глядя на расстилающийся перед ними зеленый
ландшафт и на дорогу, по которой скоро придут американцы и скажут, что
делать дальше.