Общество постепенно становилось все оживленнее. Кажется, уже не
оставалось молодых людей, с которыми бы Маргарет не прошлась в вальсе или
фокстроте. Часам к одиннадцати, когда в душную, заполненную шумной
компанией комнату внесли третью чашу пунша, а на потных, потерявших
естественные краски лицах не оставалось и следа недавней робости, Маргарет
вздумала обучить Фредерика танцевать румбу. Остальные окружили их плотным
кольцом и принялись шумно аплодировать девушке, когда она закончила свой
урок. Тут и старик Лангерман вдруг выразил непреклонное желание
потанцевать с ней. Полный, приземистый, с розовой лысиной, он страшно
потел, пока Маргарет под взрывы хохота на плохом немецком языке пыталась
растолковать ему тайны замедленного такта и нежного карибского ритма.
— Боже мои! — воскликнул Лангерман, как только смолкла музыка. — И
зачем только я потратил все свои годы в этих горах!
Маргарет рассмеялась и поцеловала старика. И снова гости, образовавшие
вокруг них тесный круг на натертом до блеска полу, стали громко
аплодировать, а Фредерик, ухмыльнувшись, вышел вперед и поднял руку.
— Учительница, а нельзя ли еще раз повторить урок со мной?
Кто-то поставил ту же пластинку, Маргарет заставили выпить еще одну
чашку пунша, и они вышли на середину круга. Фредерик отнюдь не отличался
изяществом и с трудом поспевал за Маргарет в быстром и живом танце, но
девушке приятно было прикосновение его сильных, надежных рук.
Но вот пластинка кончилась, и тотчас заиграл аккордеонист.
Развеселившись после доброй дюжины стаканов пунша, он принялся подпевать
себе, и вскоре к бархатным, протяжным звукам аккордеона, взлетая к самому
потолку высокой, освещенной светом камина комнаты, один за другим стали
присоединяться голоса столпившихся вокруг музыканта гостей. Маргарет с
раскрасневшимся лицом тихонько подпевала. Рядом, обнимая ее одной рукой,
стоял Фредерик.
«Как милы и добродушны эти люди, воспевающие наступление Нового года! —
думала она. — Как они стараются приспособить свои огрубевшие голоса к
нежной музыке! И как они по-детски дружелюбны, как хорошо относятся к
посторонним!»
Roslein, Roslein, Roslein rot,
Roslein auf der Heide…
[Розочка, розочка, розочка,
Красная розочка на лугу… (нем.)]
— пели гости. Из общего хора выделялся голос старика Лангермана, то
похожий на рев быка, то до смешного заунывный. Маргарет пела вместе с
другими. Обводя взглядом лица присутствующих, она заметила, что только
один из них не поет. Это был Христиан Дистль — высокий, стройный юноша с
рассеянно-серьезным выражением загорелого лица и коротко остриженными
черными волосами. В его светлых, отливающих золотом глазах мелькали желтые
искорки, похожие на огоньки, появляющиеся иногда в глазах животных.
В его светлых, отливающих золотом глазах мелькали желтые
искорки, похожие на огоньки, появляющиеся иногда в глазах животных.
Маргарет заметила его еще во время прогулки, на склонах гор, где Дистль с
мрачным видом обучал новичков ходьбе на лыжах, и позавидовала его легкому,
длинному шагу. Сейчас Дистль, совершенно трезвый, стоял в стороне со
стаканом в руке и с задумчивым, рассеянным видом наблюдал за поющими. На
нем была рубашка с открытым воротом, казавшаяся ослепительно белой на его
смуглой коже.
Перехватив его взгляд, Маргарет улыбнулась и крикнула:
— Пойте!
Он ответил печальной улыбкой, поднял стакан и покорно запел, но в общем
шуме Маргарет не слышала его голоса.
По мере того как приближалась торжественная минута, гости под влиянием
крепкого пунша становились все развязнее. В темных углах уже обнимались и
целовались парочки. Все громче и свободнее звучали голоса. Теперь Маргарет
с трудом понимала смысл песен, наполненных жаргонными словечками и
двусмысленностями, от которых пожилые женщины хихикали, а мужчины
принимались дико гоготать.
Незадолго до полуночи старик Лангерман взгромоздился на стул, призвал
гостей к молчанию и, сделав знак аккордеонисту, заплетающимся языком, но с
пафосом заявил:
— Как ветеран войны, трижды раненный на Западном фронте в пятнадцатом —
восемнадцатом годах, я предлагаю спеть всем вместе. — Он махнул
аккордеонисту, и тот заиграл «Deutschland, Deutschland uber alles»
[«Германия, Германия превыше всего» (нем.)].
Маргарет знала эту песню, но в Австрии слышала ее впервые. Она выучила
ее еще в пятилетнем возрасте от прислуги-немки и помнила слова до сих пор.
Теперь она пела вместе с остальными, чувствуя себя пьяной, все понимающей
и не связанной никакими национальными предрассудками. Довольный Фредерик
еще крепче прижал девушку к себе и поцеловал ее в лоб, а старик Лангерман,
не слезая со стула, поднял стакан и предложил тост: «За Америку! За
молодых дам Америки!» Маргарет выпила пунш, раскланялась и чинно ответила:
— От имени молодых дам Америки разрешите сказать, что я в восторге!
Фредерик снова поцеловал Маргарет, на этот раз в шею, но прежде чем она
успела решить, как отнестись к этому, аккордеонист заиграл какую-то
примитивную, пронзительную мелодию, и ее тут же подхватили хриплые
торжествующие голоса. Вначале Маргарет не поняла, что это за песня.
Правда, она слышала ее обрывками раз или два в Вене, но там ее открыто не
пели. Маргарет и теперь почти не разбирала путаных немецких слов,
выкрикиваемых пьяными мужскими голосами.
Фредерик, выпрямившись во весь рост, стоял рядом, продолжая прижимать к
себе Маргарет, и она чувствовала, как песня заставляет напрягаться его
мускулы. Прислушавшись, девушка в конце концов поняла, что это за песня.