Казалось, они исполнили все, что в силах сделать человек
за один день. Освобождение из бараков исчерпало их понятие о свободе. Они
просто стояли у открытых ворот, глядя на расстилающийся перед ними зеленый
ландшафт и на дорогу, по которой скоро придут американцы и скажут, что
делать дальше. А может быть, их самые глубокие чувства были настолько
связаны с этим лагерем, что теперь, в момент избавления, они были не в
силах покинуть его, а должны были остаться и осмотреть место, где они
страдали и где свершилось отмщение.
Христиан протолкался через кучку людей, толпившихся около убитого
фольксштурмовца. С автоматом в руках он быстро пошел по дороге навстречу
наступающим американцам. Он не осмелился пойти в другом направлении, в
глубь Германии, потому что кто-нибудь из стоявших у ворот мог это заметить
и окликнуть его.
Христиан шел быстро, чуть прихрамывая и глубоко вдыхая свежий весенний
воздух, чтобы поскорее избавиться от запаха лагеря. Он очень устал, но не
убавлял шаг. Когда он оказался на безопасном расстоянии от лагеря, и его
уже не могли заметить, он свернул с дороги. Он сделал большой крюк по
полям и благополучно обогнул лагерь. Пройдя через рощу, где на деревьях
уже набухли почки, а под ногами росли маленькие розовые и фиолетовые
лесные цветы и запах сосны щекотал ноздри, он увидел впереди дорогу,
безлюдную и всю в солнечных бликах. Но он так устал, что не мог идти
дальше. Сняв пропахшую хлором и потом одежду заключенного, он свернул ее в
узел и бросил под куст. Потом лег, воспользовавшись вместо подушки корнем
дерева. Молодая травка, пробивавшаяся сквозь толщу прошлогодних листьев и
хвои, была такой свежей и зеленой. В ветвях над его головой две птички
пели друг другу, и, когда они прыгали с ветки на ветку, сквозь листву
трепетало сине-золотое небо. Христиан вздохнул, вытянулся и тут же уснул.
38
Подъехав к раскрытым воротам, солдаты, сидевшие в грузовиках, притихли.
Достаточно было одного этого запаха, чтобы заставить их замолчать, а тут
еще вид мертвых тел, лежащих в нелепых позах у ворот и за проволокой, и
медленно движущаяся масса похожих на пугала людей в полосатых лохмотьях,
чудовищным потоком окружавшая грузовики и джип капитана Грина.
Толпа шла почти молча. Многие плакали, другие пытались улыбаться.
Впрочем, по выражению их похожих на черепа лиц и широко раскрытых впалых
глаз трудно было понять, улыбаются они или плачут. Казалось, пережитая
этими существами глубокая трагедия лишила их способности выражать свои
чувства по-человечески, оставив им лишь чувство животного отчаяния, а
более сложные проявления горя и радости лежали пока что за пределами их
примитивного сознания. Вглядываясь в неподвижные, безжизненные маски,
Майкл мог различить то тут, то там людей, которым казалось, что они
улыбаются, но об этом можно было только догадываться.
Они почти не пытались говорить и только касались кончиками пальцев то
металла машин, то одежды солдат, то стволов винтовок, как будто это робкое
ощупывание открывало единственный путь к познанию новой, ослепительной
действительности.
Грин распорядился оставить машины на месте, выставил охрану и, медленно
пробираясь через кишащую как муравейник толпу бывших заключенных, повел
роту в лагерь.
Майкл и Ной вслед за Грином вошли в первый барак. Дверь была сорвана, и
большая часть оконных рам выбита, но, несмотря на это, в бараке стояло
невыносимое зловоние. В полумраке, который там и сям тщетно пытались
пробить пыльные лучи весеннего солнца, Майкл мог различить очертания
каких-то костлявых груд. Самое страшное было в том, что кое-где в этих
грудах было заметно движение: вяло помахивала рука, медленно поднималась
пара горящих глаз, слабо кривились губы на изможденных лицах, которые,
казалось, встретили смерть много дней назад. В глубине барака от кучи
тряпья и костей отделилась какая-то фигура и медленно на четвереньках
стала продвигаться к двери. Придвинувшись ближе, человек встал на ноги и,
как робот с примитивным приспособлением для ходьбы, направился к Грину.
Майкл мог видеть, как человек пытался изобразить на лице улыбку и вытянул
вперед руку в нелепом и банальном жесте приветствия. Человек так и не
дошел до Грина. Он опустился на липкий пол со все еще протянутой рукой.
Когда Майкл склонился над ним, он увидел, что человек мертв.
«Центр вселенной, — настойчиво звучал какой-то безумный голос в голове
Майкла, когда он стоял на коленях над человеком, так легко и тихо умершим
на его глазах. — Я в центре вселенной, в центре вселенной».
Мертвец, лежавший с протянутой рукой, был шести футов ростом. Он лежал
нагой, и из-под его кожи ясно выступали все кости. Он весил не больше
семидесяти пяти фунтов и потому, что у него не хватало обычного,
придающего ширину мышечного покрова, казался как бы вытянутым в длину,
неестественно высоким и лишенным объема.
Во дворе раздались выстрелы, и Майкл с Ноем вслед за Грином вышли из
барака. Тридцать два солдата из лагерной охраны, забаррикадировавшиеся в
кирпичном здании, где находились печи, в которых немцы сжигали
заключенных, увидев американцев, сложили оружие, и Крейн пытался их
расстрелять. Ему удалось ранить двух охранников, прежде чем Хулиген вырвал
у него винтовку. Один из раненых, сидя на земле, плакал, держась за живот,
и тонкие струйки крови сочились по его рукам. Он был необычайно толст, со
складками жира на затылке, и походил на розовощекого избалованного
ребенка, который, усевшись на землю, жалуется няне.
Крейн тяжело дышал, как безумный вращая глазами; два товарища крепко
держали его за руки. Когда Грин приказал для безопасности отнести
охранников в административный корпус, Крейн внезапно лягнул раненного им
толстяка. Тот громко зарыдал. Четыре солдата с трудом унесли толстяка в
дом.
Грин мало что мог сделать. Тем не менее он разместил свой штаб в
комнате коменданта в административном корпусе и отдал ряд четких, простых
распоряжений, как будто для пехотного капитана американской армии было
самым обычным, повседневным делом, оказавшись в центре вселенной, наводить
порядок в этом хаосе.