Он не пошел в казарму, потому что ему не хотелось в этот вечер
снова встречаться с Аккерманом.
Райт был самым высоким в роте, но Ной и не думал избегать его. Встав в
строгую, профессиональную боксерскую стойку, он то быстро уклонялся от
медлительно молотивших воздух кулаков Райта, то сам наносил ему удары в
лицо, а когда он ударил Райта в живот, тот даже замычал от боли.
«Удивительно, — подумал Майкл, с восхищением и завистью наблюдая за
Ноем, — он по-настоящему умеет боксировать, где он научился этому?»
— В живот, — закричал Рикетт, стоявший в первом ряду зрителей, — в
живот, ты, паршивый ублюдок!
Минуту спустя все было кончено: резко выбросив в сторону руку, вложив
всю свою силу в узловатый, подобный молоту, кулак, Райт ударил Ноя в бок.
Ной повалился лицом вниз и встал на четвереньки, широко раскрыв рот,
высунув язык и беспомощно глотая воздух.
Стоявшие вокруг солдаты молчали.
— Ну как? — воинственно спросил Райт, стоя над Ноем. — Ну как, здорово?
— Шагай-шагай, — сказал Майкл, — ты был великолепен.
Ной начал дышать, издавая хриплый свист: воздух с трудом пробивался
через его горло. Презрительно коснувшись Ноя носком ботинка, Райт
отвернулся и спросил:
— Ну, кто мне поставит пива?
Доктор посмотрел на рентгеновский снимок и сказал, что сломано два
ребра. Он забинтовал Ною грудь, наложил пластырь и отправил Ноя в лазарет.
— Ну, теперь ты успокоишься? — спросил Майкл, стоя в палате над его
кроватью.
— Доктор говорит, что мне придется пролежать недели три, — произнес
Ной, с трудом шевеля бледными губами. — Договорись со следующим на это
время.
— Ты сумасшедший, я не стану договариваться, — наотрез отказался Майкл.
— Читай свои дурацкие нотации кому-нибудь еще, — прошептал Ной, — если
не хочешь, можешь сейчас же уходить. Я все сделаю сам.
— Ты думаешь, что делаешь? Что ты этим хочешь доказать?
Ной молчал. Он смотрел дикими невидящими глазами в противоположный угол
палаты, где лежал солдат со сломанной ногой, упавший два дня тому назад с
грузовика.
— Что ты этим хочешь доказать? — крикнул Майкл.
— Ничего, — ответил Ной, — просто мне нравится драться. Ну, что еще?
— Ничего, больше ничего, — ответил Майкл и вышел.
— Капитан, — говорил Майкл, — я по поводу рядового Аккермана.
Колклаф сидел очень прямо. Через его тугой воротник свисал второй
подбородок, что придавало ему вид человека, который медленно задыхается.
— Да? — спросил Колклаф. — Что вы хотели сказать о рядовом Аккермане?
— Вероятно, вы слышали о… мм… споре, который возник между рядовым
Аккерманом и десятью солдатами роты.
Уголки рта Колклафа чуть поднялись в довольной улыбке.
— Я кое-что слышал об этом, — произнес он.
— Я думаю, что в настоящее время рядовой Аккерман не в состоянии
отвечать за свои действия, — продолжал Майкл. — Его могут очень серьезно
покалечить, покалечить на всю жизнь.
— Его могут очень серьезно
покалечить, покалечить на всю жизнь. Я думаю, если вы согласитесь со мной,
что было бы неплохо попытаться удержать его от дальнейших драк…
Колклаф засунул палец в нос, медленно нащупал там что-то твердое, затем
вытащил палец обратно и стал рассматривать извлеченное сокровище.
— В армии, Уайтэкр, — заговорил он монотонным спокойным голосом,
который, должно быть, перенял от священников, говоривших на многочисленных
похоронах, свидетелем которых ему пришлось быть в Джоплине, — в армии
некоторые трения между людьми неизбежны. Я считаю, что самым здоровым
способом улаживания таких трений является честный, открытый бой. Этим
людям, Уайтэкр, придется пережить значительно большие испытания, чем удары
кулаков, значительно большие. Их ждут пули и снаряды, Уайтэкр, — с особым
смаком произнес он, — пули и снаряды. Было бы не по-военному запрещать им
улаживать свои разногласия таким образом, не по-военному. Моя политика
такова, Уайтэкр, что я предоставляю солдатам моей роты как можно больше
свободы в улаживании своих дел и не намерен вмешиваться.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Майкл, — благодарю вас, сэр.
Он отдал честь и вышел.
Медленно прохаживаясь по ротной линейке, Майкл принял неожиданное
решение. Он не может больше оставаться здесь при таких обстоятельствах. Он
подаст заявление в офицерскую школу.
Вначале, когда он только что вступил в армию, он решил оставаться
рядовым. Во-первых, он чувствовал, что несколько староват, чтобы
состязаться с двадцатилетними атлетами, которые составляют большинство
курсантов. Да и его ум уже настолько настроен на определенный лад, что ему
не легко было бы переключиться на изучение любых других вопросов. И, что
важнее всего, он не хотел оказаться в таком положении, когда жизнь других
людей, столь многих людей, зависела бы от его решений. Он никогда не
чувствовал в себе призвания к военному делу. Война с тысячами скучнейших
мелких деталей казалась ему, даже пойле всех месяцев обучения, невероятно
трудной, неразрешимой загадкой. Легче выполнять задачу, когда ты одинокая,
неприметная личность, подчиняющаяся чьим-то приказам. Но действовать по
собственной инициативе… бросать в бой сорок человек, когда каждая ошибка
может привести к сорока могилам… Однако теперь больше ничего не
оставалось. Если в армии считают, что таким людям, как Колклаф, можно
доверить жизнь двухсот пятидесяти человек, то не следует быть слишком
щепетильным, слишком скромно оценивать свои качества и бояться
ответственности. «Завтра, — подумал Майкл, — я заполню анкету и сдам ее в
ротную канцелярию. И в моей роте, — твердо решил он, — не будет
Аккерманов, которых бы отправляли в лазарет со сломанными ребрами…»