.. Таков солдатский распорядок в
любой армии… Если тыне сходишь по своей надобности через десять минут
после завтрака, то, вероятно, не найдешь другого времени в течение всего
дня… Отправляясь на войну с развевающимися знаменами, под грохот
барабанов и пение горнов, маршируя по чисто подметенным улицам, даже не
представляешь себе, что это значит — десять часов лежать в ожидании на
холодном, колючем песке в таком месте, куда раньше не заглядывали даже
бедуины; лежать и наблюдать, как двадцать англичан отправляют свои
естественные надобности в киренаикской пустыне. Вот что следовало бы
сфотографировать Брандту для «Франкфуртер цейтунг».
Христиан услышал странные, ритмичные звуки и медленно повернулся. Рядом
с ним радостно хихикал Гарденбург.
Христиан отвернулся и закрыл глаза. «Нет, конечно же, это должно
кончиться, — сказал он себе. — Кончится хихиканье, кончится утренний
туалет англичан, наступит конец и лейтенанту Гарденбургу, Африке, солнцу,
ветру, войне…»
Позади Христиана послышался какой-то шум. Он открыл глаза и мгновение
спустя увидел разрыв мины. Он понял, что Гарденбург подал сигнал. Мина
попала в светловолосого юношу — того, что только сейчас стоял в грузовике
и курил. Юноша исчез.
Машина загорелась. Мины одна за другой рвались среди грузовиков.
Выдвинутые на гребень возвышенности пулеметы открыли огонь по колонне.
Маленькие фигурки, нелепо раскачиваясь, разбегались во всех направлениях.
Люди, присевшие в стороне от грузовиков, поднялись и, придерживая брюки,
побежали, сверкая ягодицами, спотыкаясь и падая. Какой-то солдат помчался
прямо к высоте, где сидели немцы, словно не соображая, что отсюда и
ведется огонь. Уже метрах в ста, не больше, он заметил пулеметы. Несколько
секунд он стоял как вкопанный, потом повернулся и бросился бежать обратно,
придерживая одной рукой брюки. Кто-то из немцев небрежно, словно между
делом, застрелил его.
Корректируя огонь миномета, Гарденбург время от времени принимался
хихикать. Две мины попали в грузовик с боеприпасами, и машина взорвалась.
На месте взрыва всплыл огромный клуб дыма, осколки просвистели над
головами немцев. Перед грузовиками на песке там и тут валялись убитые.
Английский сержант собрал горстку уцелевших солдат и, беспорядочно стреляя
с бедра, бегом повел их на высоту. Один из немцев выстрелил в сержанта; он
упал, но тут же приподнялся и продолжал стрелять сидя, пока его не сразила
вторая пуля. Сержант ткнулся головой в песок, вытянулся и замер. Люди,
которых ему удалось собрать, в беспорядке устремились к грузовикам, но
полегли все до одного, настигнутые пулями немцев.
Минуты через две со стороны англичан уже не было слышно ни одного
выстрела. Сильный ветер уносил в сторону дым горящих грузовиков. Кое-где
на песке бились в конвульсиях умирающие.
Гарденбург встал и поднял руку. Огонь прекратился.
— Дистль! — приказал он, окидывая взглядом горящие грузовики и мертвых
англичан.
Сильный ветер уносил в сторону дым горящих грузовиков. Кое-где
на песке бились в конвульсиях умирающие.
Гарденбург встал и поднял руку. Огонь прекратился.
— Дистль! — приказал он, окидывая взглядом горящие грузовики и мертвых
англичан. — Продолжать пулеметный огонь.
— Что, господин лейтенант? — тупо спросил Христиан, поднимаясь с земли.
— Продолжайте вести огонь из пулеметов.
Христиан взглянул на разгромленную колонну. Все было мертво, только
шевелились языки пламени, пожиравшего грузовики.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— Прочесать огнем весь участок. Через две минуты мы спустимся туда. Я
хочу, чтобы там не оставалось ничего живого. Вы поняли?
— Так точно.
Христиан приказал обоим расчетам продолжать огонь, пока не поступит
новое распоряжение.
Пулеметчики с недоумением посмотрели на Христиана и молча заняли свои
места. Захлебывающийся, раздраженный треск пулеметов казался каким-то
неуместным сейчас, когда смолкли все окрики и молчало другое оружие.
Солдаты один за другим поднялись на гребень и стали наблюдать, как пули
отскакивают от земли, ударяются в мертвых и поражают раненых, заставляя их
подпрыгивать и корчиться на гонимом ветром песке.
Одна из пуль попала в притаившегося у костра английского солдата. Он
сел, запрокинул голову и пронзительно закричал, дико размахивая руками.
Человеческий крик, такой неожиданный на фоне сухого треска пулеметов,
донесся до гребня. Пулеметчики прекратили огонь.
— Продолжать огонь! — заорал Гарденбург.
Крик оборвался, и сраженный пулеметной очередью англичанин откинулся на
спину.
Солдаты как зачарованные наблюдали за этой сценой. На их лицах был
написан ужас. Только у Гарденбурга выражение лица было совсем иным.
Скривив рот, оскалив зубы и полузакрыв глаза, он прерывисто дышал,
испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Христиан попытался вспомнить,
на чьем лице он видел точно такое же самозабвенное выражение… Ну
конечно, на лице Гретхен в самые интимные мгновения. «До чего же они
похожи друг на друга! Прямо как родные!» — подумал Христиан.
Пулеметы все еще вели огонь, и их ровный дробный стук уже стал казаться
солдатам почти таким же привычным, как грохот завода в соседнем квартале
родного города. Двое из стоявших на гребне солдат вынули сигареты и
закурили с самым равнодушным видом, явно пресыщенные однообразием того,
что происходило у них на глазах.
«Вот она, солдатская жизнь! — подумал Христиан, взглянув на корчившиеся
внизу тела. — Если бы они остались в Англии, с ними бы ничего не
случилось. И кто знает, не угостит ли меня завтра свинцом какой-нибудь
парень из лондонского Ист-Энда?»
Христиан внезапно почувствовал прилив гордости. Конечно, приятно
сознавать, что ты выше поляков, чехов, русских, итальянцев, но самое
главное, что ты живой, а потому несравненно выше любого мертвого, кем бы
он ни был.