Как подумаю об этой
роте, меня просто бросает в дрожь…
Майкл вздохнул: ведь он собирался эти драгоценные двадцать минут
послеобеденного отдыха полежать на койке.
— Послушай-ка, — прервал Майкл, — к чему ты клонишь?
— После того боя, — продолжал Брейлсфорд, — эти мерзавцы не дают мне
прохода. Знаешь, ведь я не хотел подписываться на том листке. Но они
уверяли меня, что это только шутка, что он ни за что не станет драться с
десятью самыми крупными парнями в роте. Я ничего не имел против этого
еврея. Я не хотел драться. Да я и не умею. Каждый мальчишка в нашем
городе, бывало, побивал меня, хотя я был большого роста. Какого черта,
разве это преступление, если не любишь драться?
— Нет.
— К тому же я не могу долго сопротивляться. Когда мне было четырнадцать
лет, я болел воспалением легких и с тех пор быстро устаю. Врач меня даже
освобождает от походов. А попробуй скажи такое этому подлецу Рикетту или
еще кому-нибудь из них, — с горечью добавил он. — С тех пор как Аккерман
нокаутировал меня, они обращаются со мной так, словно я продал немецкой
армии военные секреты. Я держался сколько мог, ведь правда? Я стоял, а он
бил и бил меня, но я долго не падал, разве это не правда?
— Правда, — согласился Майкл.
— Этот Аккерман прямо бешеный, — продолжал Брейлсфорд, — хоть
маленький, а до чего злой. Не люблю связываться с такими людьми. В конце
концов, он же разбил нос в кровь даже Доннелли, правда? А ведь Доннелли
дрался в «Золотой перчатке». Чего же, черт побери, можно ожидать от меня?
— Ладно, — сказал Майкл, — все это я знаю. Что еще ты хотел сказать?
— Мне все равно житья не будет в этой роте. — Брейлсфорд отбросил
зубочистку и печально уставился на пыльный плац. — А сказать я хотел то,
что и тебе житья здесь не будет.
Майкл остановился и резко спросил:
— Что такое?
— Только ты да тот еврей обошлись тогда со мной как с человеком, —
сказал Брейлсфорд, — и я хочу помочь тебе. Я хотел бы помочь и ему, если
бы мог, честное слово…
— Ты что-нибудь слышал? — спросил Майкл.
— Да, — ответил Брейлсфорд. — Его поймали прошлой ночью на острове
Губернатора в Нью-Йорке. Запомни, что никто об этом не должен знать — это
секрет. Но я-то знаю, потому что все время сижу в ротной канцелярии…
— Я никому не скажу. — Майкл сокрушенно покачал головой, представив
себе Ноя в руках военной полиции, одетого в синюю рабочую форму с большой
белой буквой Р [начальная буква английского слова prisoner (заключенный)],
нанесенной по трафарету на спине, и шагающего впереди вооруженной охраны.
— Как он себя чувствует?
— Не знаю, ничего не говорят. Колклаф дал нам на радостях по глотку
виски «Три перышка». Вот все, что я знаю. Но я не об этом-хотел тебе
сказать. Дело касается самого тебя. — Брейлсфорд сделал паузу, явно
предвкушая эффект, который он сейчас произведет.
— Твое заявление о
зачислении в офицерскую школу, — произнес он, — то, что ты давно
подавал…
— Ну? Что с ним?
— Оно вчера пришло обратно. Отказано.
— Отказано? — тупо переспросил Майкл. — Но я прошел комиссию, и я…
— Оно вернулось из Вашингтона с отказом. Двое других ребят из нашей
роты приняты, а ты нет. ФБР сказало «нет».
— ФБР? — Майкл пристально посмотрел на Брейлсфорда, подозревая, что это
хитро задуманная шутка, что его разыгрывают. — Причем же здесь ФБР?
— Оно проверяет всех, и тебя проверили. Они говорят, ты не годишься в
офицеры: нелоялен.
— Ты меня разыгрываешь?
— На кой черт мне тебя разыгрывать? — обиделся Брейлсфорд. — Хватит с
меня шуток. ФБР говорит, что ты нелоялен, вот и все.
— Нелоялен. — Майкл в раздумье покачал головой. — В чем же это
выражается?
— Ты красный, — сказал Брейлсфорд, — они нашли это в твоем личном деле,
«в досье», как говорят в ФБР. Тебе нельзя доверять сведения, которые могут
быть полезны для врага.
Майкл рассеянно смотрел на плац. На пыльных островках травы лежали
солдаты, двое лениво перебрасывались бейсбольным мячом. Над опаленной
рыжей землей и увядшей зеленью под легким ветерком трепетал на мачте
звездный флаг. А где-то в Вашингтоне сидел за столом человек, который в то
время, возможно, смотрел на такой же точно флаг на стене своего кабинета,
и этот человек спокойно и безжалостно записал в его личное дело:
«Нелоялен. Связан с коммунистами. Не может быть рекомендован».
— Испания, — сказал Брейлсфорд. — Это имеет какое-то отношение к
Испании. Мне удалось подглядеть в их бумажке. Разве Испания
коммунистическая?
— Не совсем.
— Ты когда-нибудь был в Испании?
— Нет, я помогал организовать комитет, который отправлял туда
санитарные машины и консервированную кровь.
— На этом тебя и поймали, — сказал Брейлсфорд. — Тебе этого не скажут.
Скажут, что у тебя нет необходимых командирских качеств или что-нибудь
вроде этого, но я говорю тебе правду.
— Спасибо, — сказал Майкл, — большое спасибо.
— Чепуха! — воскликнул Брейлсфорд. — Хоть ты обращаешься со мной как с
человеком. Послушай меня. Постарайся добиться перевода. Если уж мне не
будет жизни в этой роте, то тебе тем более. Колклаф помешан на красных.
Теперь до самой отправки за океан тебя будут гонять в наряд на кухню, а в
наступлении тебя первого пошлют в разведку. Я и цента не поставлю на то,
что ты выйдешь оттуда живым.
— Спасибо, Брейлсфорд. Постараюсь воспользоваться твоим советом.
— Конечно, — сказал Брейлсфорд. — В армии надо уметь спасать свою
шкуру. Будь уверен, здесь никто о тебе не позаботится. — Он достал другую
зубочистку и принялся ковырять в зубах, время от времени рассеянно
сплевывая.