«Ну и страна! — несмотря на отвратительное настроение, мысленно
улыбнулась Маргарет. — Даже у спортсменов Weltschmerz [мировая скорбь
(нем.)]».
— Но если вам не нравится, — вслух продолжала она, — почему вы тут
живете?
Дистль ответил невеселым беззвучным смехом.
— Я прожил семь месяцев в Вене: здесь я уже не в силах был оставаться.
Я думал, что найду там какую-нибудь разумную, полезную работу, пусть даже
очень трудную. Мой совет вам — не пытайтесь в наше время получить в Вене
работу по душе. Что касается меня, то я в конце концов устроился
помощником официанта в ресторане — подавать тарелки туристам. Вот я и
вернулся сюда, домой. Тут по крайней мере вы можете прилично заработать на
жизнь. Вот вам и Австрия — за чепуху платят хорошие деньги. — Дистль
покачал головой. — Простите меня, — неожиданно закончил он.
— Простить? За что?
— За такие разговоры. За то, что я жалуюсь. Мне стыдно за себя. — Он
бросил сигарету, засунул руки в карманы и слегка сгорбился от смущения. —
Не понимаю, что на меня нашло. Всему причиной, должно быть, раннее утро и
еще то, что мы одни с вами бодрствуем здесь, на горе. Не знаю… Мне
почему-то показалось, что вы поймете меня… Ну что здесь за люди! — Он
снова пожал плечами. — Скоты! Едят, пьют, наживаются. Вчера вечером мне
так хотелось поговорить с вами…
— Жаль, что не поговорили, — ответила Маргарет, Сидя рядом с ним,
прислушиваясь к его ровному, звучному голосу, — она понимала, что это
специально для нее он так старательно выговаривает каждое немецкое слово,
— Маргарет понемногу успокаивалась и уже не чувствовала себя такой
оскорбленной.
— Вы вчера так внезапно исчезли, — снова заговорил Дистль. — И плакали,
когда уходили.
— Все это глупости, — решительно заявила Маргарет. — Видимо, дело в
том, что я еще не совсем взрослый человек.
— Но ведь можно быть взрослым и все же плакать — часто и горько.
«Видно, он хочет дать мне понять, — подумала Маргарет, — что и сам
иногда плачет».
— Сколько вам лет? — внезапно спросил он.
— Двадцать один год.
Христиан кивнул с таким видом, словно Маргарет сообщила ему что-то
очень важное.
— А что вы делаете в Австрии?
— Не знаю, — нерешительно протянула Маргарет. — Мой отец умер и оставил
мне кое-какие средства. Немного, правда, но достаточно. Я решила, что,
прежде чем осесть окончательно, нужно немножко посмотреть мир…
— Но почему вы остановили свой выбор именно на Австрии?
— Тоже не знаю. Я училась в Нью-Йорке на театрального художника. Один
из моих знакомых побывал в Вене и рассказал, что здесь есть замечательная
школа и что тут ничем не хуже, чем в других местах. Во всяком случае,
здесь все иначе, чем в Америке, а это очень важно.
— И вы посещаете эту школу в Вене?
— Да.
— Хорошая школа?
— Нет.
— Хорошая школа?
— Нет. — Маргарет засмеялась. — Все школы одинаковы. Они, должно быть,
хороши для всех, только не для тебя.
Дистль повернулся к Маргарет и серьезно взглянул на нее.
— И все же вам нравится наша страна?
— Да. Я люблю Вену, люблю Австрию.
— Но вчера вечером вы не очень-то восхищались Австрией.
— Нет, — ответила Маргарет. — Я говорю «нет» не об Австрии, —
откровенно призналась она, — а о тех людях. Не могу сказать, что они мне
понравились.
— На вас подействовала песня, — сказал он. — Песня о Хорсте Весселе.
— Да, — подтвердила Маргарет после короткой паузы. — Я никогда не
думала, что здесь, в таком чудесном месте, так далеко от всего…
— Ну, не так уж далеко мы живем. Совсем даже недалеко… Вы еврейка?
«Вот он, этот вопрос, разделяющий людей в Европе», — подумала Маргарет.
— Нет, — ответила она.
— Конечно. Я так и знал. — Христиан сжал губы и перевел взгляд на горы.
На его лице появилось обычное для него испытующее, озадачивающее
выражение. — А вот ваш друг…
— То есть?!
— Господин, который должен приехать сегодня утром…
— Как вы узнали об этом?
— Спрашивал кое у кого.
Наступило короткое молчание.
«Странный он все-таки человек! — решила про себя Маргарет. — То
дерзкий, то робкий, то сухой и мрачный, то деликатный и внимательный…»
— Он, как видно, еврей, — заметил Дистль. В его серьезном вежливом тоне
не чувствовалось ни предвзятости, ни враждебности.
— Видите ли, — принялась объяснять Маргарет. — Если рассуждать
по-вашему, то, пожалуй, да, еврей. Он католик, но мать у него еврейка и,
вероятно…
— Что он за человек?
— Он врач, — медленно продолжала девушка. — Конечно, старше меня. Он
очень красивый, немного похож на вас. Очень остроумный: людям в его
обществе всегда весело. Но вместе с тем он серьезный человек. Он дрался
против солдат у дома Карла Маркса и покинул баррикады одним из
последних… [имеется в виду вооруженное выступление венских рабочих и
шуцбундовцев (членов военизированной социал-демократической организации)
против фашистской диктатуры Дольфуса в феврале 1934 г.] Я беру свои слова
обратно, — вдруг спохватилась Маргарет. — Глупо рассказывать каждому
встречному подобные истории — того и гляди накличешь неприятности.
— Да, да, — согласился Христиан. — Больше ничего не говорите… Но все
же он вам нравится? Вы собираетесь выйти за него замуж?
Маргарет пожала плечами.
— Мы говорили об этом. Но… пока не решили. Посмотрим.
— Вы расскажете ему о прошлой ночи?
— Да.
— И о том, как вы рассекли губу?
Маргарет машинально дотронулась до разбитой губы и покосилась на
Дистля. Тот сосредоточенно рассматривал горы.
— Вчера ночью у вас побывал Фредерик, не так ли?
— Да, — тихо отозвалась Маргарет.