Майкл поднялся и вышел из комнаты, чувствуя на себе злые, возмущенные
взгляды всех семи членов комиссии. «Они чувствуют себя обманутыми, — вдруг
сообразил он, — им так хотелось поймать меня в ловушку, все они
подготовились к этому».
Люди, ожидавшие в приемной, с удивлением посмотрели на него,
недоумевая, почему он так быстро вышел. Он улыбнулся им и хотел было
пошутить, но подумал, что это было бы слишком жестоко по отношению к
растерянным парням, ожидавшим в мучительном напряжении своей очереди.
— Спокойной ночи, дорогая, — сказал он, обращаясь к некрасивой девушке
за столом. В этом он не мог себе отказать. Она взглянула на него с
непоколебимым превосходством человека, которого не пошлют умирать за
других.
Спускаясь по лестнице, Майкл продолжал улыбаться, но чувствовал он себя
все-таки подавленным. «Надо было пойти в первый день, — думал он, — тогда
мне не пришлось бы подвергаться такому унижению». Медленно шагая в этот
мягкий зимний вечер мимо гуляющих парочек, не знающих о том, что в
полуквартале от них, в грязном помещении над греческим рестораном, во имя
их идет подлая, жалкая борьба человеческих душ, Майкл чувствовал себя
униженным и оскорбленным.
Через два дня, спустившись утром за почтой, он обнаружил открытку из
призывного пункта: «Согласно вашей просьбе, с 15 мая вы будете переведены
в категорию 1А» [неограниченно годные к военной службе]. Он рассмеялся.
«Они хотят превратить свое поражение в победу», — подумал он, поднимаясь к
себе в лифте, и вдруг почувствовал облегчение: больше не нужно было
принимать никаких решений.
13
Ной проснулся, и в глаза ему упал мягкий свет утренней зари. Он
посмотрел на жену. «Она спит и словно хранит какую-то тайну. Хоуп, моя
Хоуп», — подумал он. Наверно, она была одной из тех серьезных девочек,
которые ходят по этому белому деревянному городу с таким видом, будто все
время торопятся куда-то по важным делам. Наверно, в разных углах комнаты у
нее были свои тайники, где она прятала всякие мелкие вещицы — перья,
засушенные цветы, старые модные картинки из магазина Харпера, рисунки с
изображением женщин с турнюрами и всякие прочие безделки. Ничего ты не
знаешь о девочках; другое дело, если бы у тебя были сестры. Жена пришла к
тебе из совсем неведомой для тебя жизни, все равно как с гор Тибета или из
французского женского монастыря. Что делала она в то время, когда он
покуривал сигареты под крышей заведения для мальчиков полковника Друри
(«Мы берем мальчика, а возвращаем мужчину!»)? Задумчиво прогуливалась мимо
церковного кладбища, где под старым дерном покоятся поколения Плауменов?
Если существует какое-то предопределение, то она уже тогда готовилась к
встрече с ним, готовилась к тому времени, когда будет спать рядом с ним
при свете утренней зари.
Значит, и он готовился к встрече с ней, если
только есть предопределение? Невероятно!
А если бы Роджер каким-то образом не встретился с ней (а как это
случилось?), если бы он полушутя не решил устроить вечеринку, чтобы помочь
Ною найти девушку, если бы он привел какую-нибудь другую из десятка
знакомых ему девушек, значит, в это утро они не лежали бы здесь вместе.
Случай — единственный закон жизни, Роджер! «Веселиться и любить ты умеешь,
любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я
хочу узнать». Застрял на Филиппинах, на Батаане, если только еще жив. А
они живут в его комнате, спят в его постели: она удобнее, старая кровать
Ноя совсем перекосилась. Все началось с того, что он достал с полки
публичной библиотеки книгу Йейтса «Яйцо Херна и другие пьесы». Если бы он
взял другую книгу, то не столкнулся бы с Роджером, и не жил бы здесь, и не
встретил бы Хоуп, и она, вероятно, лежала бы теперь в другой кровати с
другим мужчиной, который смотрел бы на нее и думал: «Я люблю ее, я люблю
ее». Лучше не думать об этом, иначе можно сойти с ума. Предопределения нет
ни в чем: ни в любви, ни в смерти, ни в бою. Есть только уравнение:
человек плюс его намерения равны случаю. Невозможно поверить.
Предопределение должно быть, но оно тщательно замаскировано (так хороший
драматург скрывает свой замысел). Только когда наступит час смерти, вам,
может быть, все станет ясно, и вы скажете: «О, теперь я понимаю, почему
этот персонаж был введен в первом акте».
Батаан. Трудно себе представить, что Роджер говорит кому-то: «Да, сэр».
Трудно представить Роджера в каске. Он всегда стоит у меня перед глазами в
своей слегка сдвинутой набок измятой коричневой фетровой шляпе. Тяжело
думать, что Роджер торчит в грязной дыре. Тяжело думать, что человек,
способный играть Бетховена, находится под огнем в джунглях. Тяжело думать,
что можно лишиться Роджера, хотя бы и на войне. Роджер был прирожденным
победителем, он никогда не придавал большого значения своим победам, они
его только забавляли. Тяжело думать, что Роджера разорвало миной, или
представить, как он с криком падает, скошенный пулеметной очередью. Трудно
представить, что Роджер может сдаться в плен. Можно вообразить, как он,
лукаво ухмыляясь, отвечает японцу, снимающему допрос: «Бог мой, а вы не
шутите?» Тяжело думать о могиле Роджера под пальмами, о голом черепе,
покоящемся в земле джунглей. Целовал ли когда-нибудь Роджер Хоуп?
Вероятно, да. А сколько было других мужчин? Лицо на подушке хранит тайну —
книга за семью печатями. Сколько мужчин ей нравилось, и какие видения она
создавала в мечтах, лежа в своей одинокой постели в Вермонте или в
Бруклине? А сколько из этих мужчин лежат мертвыми на дне Тихого океана? А
сколько других юношей и мужчин, которых она касалась, кого желала, о ком
мечтала, пока еще живы, но погибнут в этом году или в будущем в
каком-нибудь из уголков земного шара?
Который час? Четверть седьмого.