— О’Брайен беззлобно усмехнулся. — Я слышал, что моя группа
где-то здесь, возле Реймса, вот я и добрался в Шербур на грузовом
пароходе, который вез боеприпасы и продовольствие. Погулял два дня в
Париже, на свой страх и риск. Правда, лейтенанту, которому не платили
жалование в течение двух месяцев, в Париже делать нечего… и вот я
здесь…
— Война, — официальным тоном сказал священник, — очень сложная
проблема.
— Я не жалуюсь, сэр, — поспешил оправдаться О’Брайен, — честное слово,
нет. Пока не приходится участвовать в высадке, я самый счастливый человек.
Раз я знаю, что в конце концов вернусь к своему бизнесу — я торгую
пеленками в Грин-Бей, — пусть делают со мной, что хотят.
— Что у вас за бизнес, вы сказали? — удивленно спросил Майкл.
— Торговля пеленками, — смущенно улыбаясь, повторил О’Брайен. — У нас с
братом небольшое, но выгодное дело, два грузовика. Теперь его ведет мой
брат. Только он пишет, что становится невозможно достать хоть какой-нибудь
хлопчатобумажной ткани. Перед высадкой в Голландии я написал пять писем
текстильным фабрикантам в Штатах с просьбой оказать брату помощь.
«Всякие бывают герои», — подумал Майкл.
Машина въехала на окраину Реймса. На углах стояла военная полиция, а
возле собора столпилось множество машин. Майкл видел, как Ной весь
напрягся на своем переднем сиденье, видимо боясь, что им придется выходить
здесь, в самой гуще тыловой суеты. А Майкл не мог оторвать глаз от
забаррикадированного мешками с песком собора, цветные стекла которого были
вынуты для сохранности. Он смутно помнил, что, еще будучи учеником
начальной школы в Огайо, он пожертвовал десять центов на восстановление
этого собора, так сильно пострадавшего в прошлую войну. Смотря теперь из
машины священника на возвышающуюся перед его глазами громаду, он был рад,
что его вклад не пропал зря.
Джип остановился перед штабом зоны коммуникаций.
— Выходите здесь, лейтенант, — сказал священник, — идите в штаб и
требуйте, чтобы вас доставили в вашу группу, где бы она ни находилась.
Будьте посмелее и не бойтесь повысить голос. А если ничего не добьетесь,
ждите меня здесь. Я вернусь через пятнадцать минут и пойду тогда в штаб
сам и пригрожу написать в Вашингтон, если они вас не устроят.
О’Брайен вышел. Он стоял, озадаченный и испуганный, глядя на невзрачные
здания, явно растерянный и утративший веру в армейский аппарат.
— А лучше сделаем так, — сказал священник. — Мы проехали кафе, два
квартала назад. Вы промокли и озябли. Идите в кафе, выпейте пару рюмок
коньяку и укрепите свои нервы. Там и встретимся. Я помню название кафе…
«Для добрых друзей».
— Спасибо, — неуверенно сказал О’Брайен. — Но если вам все равно, я
подожду вас здесь.
Священник в недоумении посмотрел на лейтенанта. Потом засунул руку в
карман и вытащил бумажку в пятьсот франков.
— Держите, — сказал он, вручая ее О’Брайену. — Я забыл, что вам давно
не платили.
О’Брайен со смущенной улыбкой принял деньги.
— Спасибо, — сказал он и, помахав рукой, направился в кафе.
— Теперь, — весело сказал священник, заводя мотор, — нужно отвезти вас,
двоих преступников, подальше от военной полиции.
— Что, что? — глупо спросил Майкл.
— Самовольная отлучка, — засмеялся священник. — Да это же ясно написано
на ваших лицах. Давай-ка, парень, протри ветровое стекло.
Ухмыляясь, Ной и Майкл ехали через мрачный старый городок. На своем
пути они миновали шесть патрулей военной полиции, один из которых даже
отдал честь проскользнувшему по мокрой улице джипу. Майкл с важным видом
ответил на приветствие.
35
Майкл заметил, что по мере приближения к фронту люди становились все
лучше. Когда стал слышен нарастающий гул орудий, все отчетливее
доносившийся с осенних немецких полей, каждый, казалось, старался говорить
тихо, быть внимательным к другим, каждый был рад накормить, устроить на
ночлег, поделиться вином, показать фотографию своей жены и вежливо
спросить карточку вашей семьи. Казалось, что, входя в эту грохочущую
полосу, люди оставляли позади эгоизм, раздражительность, недоверчивость,
плохие манеры двадцатого века, которые до сих пор составляли неотъемлемую
часть их существования и считались извечно присущими человечеству нормами
поведения.
Каждый охотно давал им место в машине. Лейтенант похоронной службы с
профессиональным знанием дела объяснял, как его команда обшаривает карманы
убитых и делит собранные вещи на две кучи. В первой куче — письма из дома,
карманные библии, награды — все, что подлежит отправке убитым горем
семьям. Во второй — обычные предметы солдатского обихода: игральные кости,
карты, презервативы, а также фотографии голых женщин и откровенные письма
от английских девушек со ссылками на прекрасные ночи, проведенные на
пахнущих сеном лугах близ Солсбери или в Лондоне. Вещи во второй куче
подлежат уничтожению, так как они могут осквернить память погибших героев.
Лейтенант, который до войны был продавцом в дамском обувном магазине в
Сан-Франциско, говорил также о трудностях, с которыми встречается его
команда при сборе и опознании останков людей, которых разорвало на части.
— Я дам вам один совет, ребята, — сказал лейтенант похоронной службы, —
носите личные знаки в кармашке для часов. При взрыве голова часто
отрывается от туловища, и цепочка с личным знаком летит черт знает куда.
Но в девяти случаях из десяти брюки остаются на месте, и мы всегда найдем
личный знак и сумеем правильно опознать личность.
— Спасибо, — сказал Майкл.
Потом их подобрал капитан военной полиции, который сразу же понял, что
они в самовольной отлучке, и предложил взять их к себе в роту, поскольку
она была неукомплектована, обещав уладить все формальности, связанные с их
зачислением.
Пришлось им ехать даже в машине генерал-майора, чья дивизия была
выведена в тыл на пятидневный отдых.