Подходящий тип, не правда ли? Я уверена, что Жаннет будет пользоваться у
немцев огромным успехом.
— Я беру вот эту. — Лейтенант встал, выпрямился и указал на девушку
арабского типа. Она улыбнулась профессионально-загадочной улыбкой, подошла
к офицеру и взяла его под руку.
Гиммлер, до этого с интересом посматривавший на смуглую девушку, тут же
уступил праву старшего по чину и обнял рослую блондинку.
— Ну, милочка, — обратился он к ней, — как тебе понравится красивый,
здоровый немецкий солдат?
— А подходящая комната тут есть? — спросил Гарденбург. — Брандт,
переведите.
Брандт перевел, и смуглая девушка, улыбнувшись всем, увела чинно
вышагивавшего за ней лейтенанта.
— Ну-с, — сказал Гиммлер, еще крепче прижимаясь к блондинке, — а теперь
моя очередь. Я надеюсь, ребята, вы не возражаете…
— Давай, давай, — ответил Христиан. — И можешь не спешить.
Гиммлер осклабился.
— А знаешь, милочка, — уходя с блондинкой, обратился он к ней на своем
ужасном французском языке, — мне очень нравится твое платье…
Мадам поставила на стол нераспечатанную бутылку шампанского, извинилась
и ушла. Христиан и Брандт остались одни в освещенном оранжевым светом
баре, тоже отделанном с претензией на мавританский стиль. Посматривая на
стоявшую в ведерке бутылку, они молча пили бокал за бокалом. Открывая
новую бутылку, Христиан вздрогнул от неожиданности, когда пробка с
громким, как выстрел, звуком вылетела из горлышка и холодное пенящееся
шампанское выплеснулось ему на руки.
— Тебе доводилось бывать в подобных местах? — спросил наконец Брандт.
— Нет.
— Война вносит огромные перемены в жизнь человека, — продолжал Брандт.
— Да, конечно.
— Хочешь девочку? — поинтересовался Брандт.
— Не очень.
— Ну, а как бы ты поступил, если бы тебе и лейтенанту Гарденбургу
понравилась одна и та же девушка? — продолжал допытываться Брандт.
— На этот вопрос я не хочу отвечать, — с важным видом заявил Христиан,
отпивая маленький глоток вина.
— Да и я тоже не ответил бы, — согласился Брандт, играя ножкой бокала.
— Ну, и как ты себя чувствуешь? — спросил он спустя некоторое время.
— Не знаю. Странно как-то все… Очень странно.
— А мне вот грустно, — признался Брандт. — Очень грустно. Сегодня —
заря… как это выразился лейтенант Гарденбург?
— Заря новой эры.
— Мне грустно на заре новой эры. — Брандт налил себе вина. — А ты
знаешь, месяцев десять назад я чуть было не принял французское
гражданство.
— Неужели?
— Я прожил во Франции в общей сложности лет десять. Как-нибудь мы
съездим с тобой в одно местечко на побережье Нормандии, где я проводил
лето. Я работал с утра до вечера и создавал за лето полотен тридцать —
сорок. Мое имя стало уже приобретать некоторую известность в этой стране.
Я покажу тебе потом галерею, где выставлялись мои картины.
Может быть, там
еще осталось кое-что из моих работ, и ты сможешь взглянуть на них.
— С величайшим удовольствием, — церемонно ответил Христиан.
— А вот в Германии своих картин я показывать не могу. Это была
абстрактная живопись, так называемый субъективизм. Нацисты называют такое
искусство декадентским. — Брандт пожал плечами. — Наверное, я немножко
декадент. Не такой, конечно, как лейтенант, но все же декадент. А ты?
— А я декадент-лыжник, — в тон ему ответил Христиан.
— Везде есть декаденты, — согласился Брандт.
Открылась дверь, и в комнату вошла маленькая смуглая девушка, с которой
удалился лейтенант. На ней был пеньюар розового цвета, отделанный по краям
перьями. Девушка слегка улыбалась каким-то своим мыслям.
— А где мадам? — спросила она.
— Да где-то здесь. — Брандт сделал неопределенный жест рукой. — Могу
чем-нибудь помочь?
— Да все ваш офицер, — ответила девушка. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь
перевел. Он чего-то требует, а я не совсем уверена, что поняла его.
По-моему, он хочет, чтобы я отстегала его плетью, а я боюсь начинать, пока
не буду знать точно, что именно это ему и нужно.
— Начинай, — ответил Брандт. — Именно это ему и нужно. Уж я-то знаю, он
ведь мой старый дружок.
— Вы уверены? — Девушка недоверчиво взглянула на Брандта и Христиана.
— Совершенно уверен, — подтвердил Брандт.
— Ну что ж, хорошо. — Девушка пожала плечами. — Попробую. — Она
направилась было к двери, но остановилась. — Все это немножко странно, — с
чуть заметной насмешкой в голосе проговорила она. — Солдат победоносной
армии… День победы… Вы не находите, что у него странный вкус?
— Мы вообще странные люди, — ответил Брандт, — и ты в этом скоро
убедишься. Занимайся своим делом.
Девушка гневно взглянула на него, но тут же улыбнулась и ушла.
— Ты понял? — спросил Брандт у Христиана.
— Да, достаточно.
— Давай выпьем, — предложил Брандт, наполняя бокалы. — А я вот
отозвался на зов родины.
— Как, как? — недоуменно переспросил Христиан.
— Со дня на день должна была начаться война, а я писал декадентские,
абстракционистские пейзажи и ждал французского гражданства. — Брандт
прищурил глаза, вспоминая беспокойные, тревожные дни августа 1939 года. —
Французы — самый восхитительный народ в мире. Они умеют вкусно есть и
держат себя независимо. Рисуй, что хочешь, — они и бровью не поведут. У
них блестящее военное прошлое, но они понимают, что ничего выдающегося на
этом поприще им уже не совершить. Они благоразумны и расчетливы, что
благотворно оказывается на искусстве… И все же в последнюю минуту я
пошел в армию и превратился в ефрейтора Брандта, полотна которого не берет
ни одна немецкая картинная галерея. Кровь не вода, а? И вот мы в Париже, и
нас приветствуют проститутки. Знаешь, Христиан, что я тебе скажу? В конце
концов, мы все же проиграем войну. Слишком уж это отвратительно… Варвары
с Эльбы жрут сосиски на Елисейских полях…
— Брандт! — остановил его Христиан.