Но в армии, конечно, вопрос решается по-другому.
Эти самодовольные, уверенные в себе мускулистые парни служили в уютных
канцеляриях в пятидесяти милях от передовой, перепечатывали разные формы и
время от времени подбрасывали уголь в докрасна раскаленную железную печку,
установленную посередине комнаты. Майкл вспомнил слова сержанта Хулигена
из 2-го взвода, которыми тот всегда приветствовал новое пополнение. «Эх, —
говорил Хулиген, — почему в пехоту всегда посылают таких замухрышек?
Почему в тылы всегда попадают тяжелоатлеты, толкатели ядра и футболисты из
сборной США? Скажите мне, ребята, кто из вас весит больше ста тридцати
фунтов?» Это была, конечно, выдумка, и у Хулигена был свой расчет: он
знал, что такая речь развеселит новичков, поможет ему завоевать их
расположение; но была в этих словах и доля горькой правды.
Следя за игрой, Майкл увидел, как лейтенант вынул из кармана бутылку и
сделал несколько глотков. Пфейфер пристально наблюдал за лейтенантом,
медленно перебирая кости в своей покрытой засохшей грязью руке.
— Лейтенант, — спросил он, — что я вижу в вашем кармане?
Лейтенант засмеялся.
— Коньяк, это коньяк.
— Я вижу, что коньяк, — сказал Пфейфер. — Сколько вы за него хотите?
Лейтенант посмотрел на банкноты в руке Пфейфера.
— Сколько у тебя там?
Пфейфер посчитал.
— Две тысячи франков, — сказал он. — Это сорок долларов. Я бы не прочь
купить бутылочку хорошего коньяку, погреть свои старые кости.
— Четыре тысячи франков, — спокойно сказал лейтенант. Можешь получить
бутылку за четыре тысячи.
Пфейфер пристально посмотрел на лейтенанта и медленно сплюнул. Потом
заговорил, обращаясь к зажатым в руке костям:
— Милые косточки! Папа хочет выпить. Папе очень хочется выпить.
Он положил свои две тысячи франков на землю. Два сержанта с яркими
звездочками на плечах сделали ставку.
— Косточки, — сказал Пфейфер, — сегодня так холодно, а папу мучает
жажда. — Он нежно покатил по земле кости, словно выпустил из рук лепестки
цветов. — Сколько? — спросил он, перестав улыбаться. — Семь? — Он снова
плюнул и протянул руку. — Забирай деньги, лейтенант, и давай бутылку.
— С удовольствием, — сказал лейтенант. — Он отдал Пфейферу бутылку и
собрал, деньги. — Я рад, что мы сюда приехали.
Пфейфер пил долго. Солдаты наблюдали за ним, не говоря ни слова, и
радуясь, и досадуя на его расточительность. Пфейфер тщательно закупорил
бутылку и сунул ее в карман шинели.
— Сегодня вечером будет атака, — воинственно заявил он. — На кой черт
мне нужно форсировать эту проклятую реку с четырьмя тысячами франков в
кармане? Если уж фрицы ухлопают меня сегодня вечером, то они, по крайней
мере, убьют солдата с брюхом, полным хорошего коньяка. — Вскинув винтовку
на ремень, он с самодовольным видом пошел прочь.
— Служба снабжения, — сказал один из пехотинцев, наблюдавший за игрой.
— Теперь я буду знать, почему они так называются.
Лейтенант добродушно засмеялся. Критика его не трогала. Майкл давно уже
не видел, чтобы люди смеялись так чистосердечно без особой причины, просто
от избытка хорошего настроения.
Он подумал, что так смеяться могут только
люди, которые живут за пятьдесят миль от передовой. Во всяком случае,
никто из солдат не засмеялся вслед за лейтенантом.
— Я скажу вам, зачем мы сюда приехали, ребята, — сказал лейтенант.
— Легко догадаться, — сказал Крейн, солдат из взвода Майкла. — Вы из
службы информации и привезли с собой вопросник. Счастливы ли мы здесь на
фронте? Нравится ли нам служба? Болели ли мы гонореей больше трех раз за
последний год?..
Лейтенант снова засмеялся. «Да он, оказывается, весельчак», — подумал
Майкл, угрюмо посмотрев на лейтенанта.
— Нет, — сказал лейтенант, — мы здесь по делу. Мы слышали, что в этих
лесах можно набрать неплохих трофеев. Два раза в месяц я бываю в Париже, а
там можно хорошо продать пистолеты системы «Люгер», фотоаппараты, бинокли
и прочую дребедень. Мы готовы платить за такой товар хорошие деньги. Ну
как, ребята, у вас есть что-нибудь для продажи?
Солдаты, окружавшие лейтенанта, молча переглянулись.
— У меня есть прекрасная винтовка Гаранда, — сказал Крейн, — я готов
расстаться с ней за пять тысяч франков. А то еще есть добротная
телогрейка, — с невинным видом продолжал Крейн. — Немножко поношена, но
дорога как память.
Лейтенант усмехнулся. Ему явно нравилось проводить свой выходной день
на фронте. Он наверняка напишет своей девушке в Висконсин об этих чудаках
из пехоты, хоть и грубоватых, но в общем потешных ребятах.
— Хорошо, — сказал лейтенант. — Поищу сам. Я слышал, на прошлой неделе
здесь были бои, наверно, кругом валяется много всякого барахла.
Пехотинцы равнодушно глядели друг на друга.
— Много, очень много, — вежливо сообщил Крейн, — можно навалить полную
машину. Вы будете самым богатым человеком в Париже.
— А как проехать на фронт? — оживился лейтенант. — Мы заглянем туда.
Снова наступило обманчиво равнодушное молчание.
— Ах, на фронт, — с тем же невинным видом сказал Крейн, — вы хотите
заглянуть на фронт?
— Да, солдат. — Голос лейтенанта звучал теперь уже не так добродушно.
— Поезжайте по этой дороге, — указал рукой Крейн. — Так я говорю,
ребята?
— Так, так, лейтенант, — подтвердили солдаты.
— Мимо не проедете, — сказал Крейн.
Лейтенант теперь понял, что над ним смеются. Он повернулся к Майклу,
который все время молчал.
— Послушайте, вы можете сказать нам, как проехать на фронт?
— Так вот… — начал было Майкл.
— Поезжайте по этой дороге, лейтенант, — перебил Крейн. — Проедете мили
полторы, потом будет небольшой подъем и лесок. Взберетесь на вершину холма
и увидите внизу реку. Это и есть фронт, лейтенант.
— Он правду говорит? — недоверчиво спросил лейтенант.
— Да, сэр, — подтвердил Майкл.
— Хорошо! — Лейтенант повернулся к одному из сержантов. — Льюис, джип
оставим здесь. Пойдем пешком. Сделай что нужно, чтобы его не угнали.
— Да, сэр. — Льюис подошел к джипу, поднял капот, вытащил ротор из
распределителя и вырвал несколько проводов. Лейтенант тоже подошел к
машине, взял пустой мешок и перекинул его через плечо.