Геймс опять рыгнул.
— Желудок у меня, — огорченно сказал он Рихтеру, который, не отрывая
глаз от магазинной коробки пулемета, кивнул в ответ с таким видом, словно
слышал об этом уже много раз.
«Гарденбург, — размышлял Христиан, — сделал бы это лучше, он не стал бы
так рисковать. Он устроил бы все как-нибудь понадежнее. Если динамит не
взорвется и мост останется цел и об этом узнают в дивизии, а потом
расспросят этого несчастного унтер-офицера-сапера, и он расскажет обо
мне…»
— О господи, — шепотом молил Христиан, — живей, живей, живей…
Он навел бинокль на подступ к мосту. Бинокль плясал в руках, и Христиан
понял, что наступает озноб, хотя и не чувствовал его в этот момент. Вдруг
совсем рядом кто-то зашуршало, и он невольно опустил бинокль. На вершине
обрыва, в трех метрах от него, быстро сновала белка. Потом она уселась и
уставилась своими маленькими, как бусинки, глазками на троих людей.
Христиан вспомнил, как в другое время и в другом месте, на лесной дороге
около Парижа, перед заграждением, устроенным французами из перевернутой
крестьянской повозки и матрацев, важно расхаживала маленькая птичка. Звери
и птицы, лишь на миг заинтересовавшись войной, возвращаются к своим более
важным делам.
Христиан прищурился и опять приложил к глазам бинокль. Взвод противника
уже вышел на дорогу; солдаты медленно и напряженно двигались вперед,
пригнувшись, с ружьями наготове, и ясно было видно, что они всем своим
существом чувствуют свою уязвимость, понимают, что представляют собой
удобные мишени.
Американцы двигались невыносимо медленно. Они шли крошечными шажками,
останавливаясь через каждые пять шагов. Лихая, безрассудная молодежь
Нового света! Христиану приходилось видеть захваченные у американцев
киножурналы, где показывали, как на учениях они смело прыгают с десантных
барж в бурлящий прибой, устремляясь на берег со скоростью спринтеров.
Сейчас они не бежали.
— Быстрее, быстрее, — сам того не замечая, шептал Христиан, —
быстрее… — «Как лгут американскому народу о его солдатах!»
Геймс рыгнул. Это был противный, режущий ухо стариковский звук. Каждый
реагирует на войну по-своему, реакция Геймса исходила из желудка. Как лгут
нашему народу о Геймсе и его товарищах. «Что ты испытывал, когда
зарабатывал свой «железный крест»? — «Я рыгал, мама». Только Геймс, он и
Рихтер знали правду, только они да сорок три солдата, осторожно
приближающиеся к старому каменному мосту, построенному ленивыми
итальянскими рабочими в безмятежный 1840 год. Они-то знали правду,
пулеметчики, он да сорок три солдата, волочившие ноги в пыли, под прицелом
пулемета, установленного в восьмистах метрах от них. Эта правда связывала
их друг с другом гораздо крепче, чем с теми, кто не был здесь в это утро.
Они все знали друг о друге: знали, что у каждого из них от страха
начинаются спазмы в желудке, что к каждому мосту они приближаются с
робостью и с чувством обреченности.
Они все знали друг о друге: знали, что у каждого из них от страха
начинаются спазмы в желудке, что к каждому мосту они приближаются с
робостью и с чувством обреченности…
Христиан облизал губы. Из-за поворота вышел уже последний солдат;
командующий взводом офицер, неизменный юноша-лейтенант, махнул рукой
солдату с миноискателем, и тот неохотно направился в голову колонны.
Солдаты медленно сбились в кучу, думая в своем заблуждении, что держаться
ближе друг к другу безопаснее, и что если их до сих пор еще не убили, то и
на этот раз все обойдется благополучно.
Солдат с миноискателем начал прочесывать дорогу в двадцати метрах от
моста. Он действовал медленно и очень осторожно. Христиан видел, как
лейтенант встал посреди дороги и, приложив к глазам бинокль, стал
осматривать окружающую местность. «Конечно, цейссовский бинокль, —
механически отметил Христиан, — изготовлен в Германии». Он видел, как
бинокль поднялся кверху и застыл, направленный почти на их валуны, как
будто в молодом лейтенанте говорил какой-то скрытый инстинкт военного
человека, подсказавший ему, что если их и подстерегает впереди опасность,
то она кроется где-то здесь. Христиан пригнулся еще ниже, хотя был уверен,
что они надежно укрыты. Бинокль прошел над их головами, потом опустился
вниз.
— Огонь! — шепотом скомандовал Христиан. — По задним, по задним!
Пулеметчик открыл огонь. Необычный, потрясающий грохот нарушил
спокойствие холмов. Помимо воли Христиан заморгал глазами. Внизу двое
упали на дорогу, остальные стояли ошеломленные, с удивлением глядя на
упавших. Потом упали еще трое. Тогда остальные бросились вниз по склону
оврага под прикрытие моста. «Вот сейчас они бегут как в кино, — подумал
Христиан, — где же кинооператор?» Некоторые несли и волочили раненых,
другие, спотыкаясь, скатывались вниз по склону, побросав винтовки, нелепо
размахивая руками и ногами. Все казалось далеким и бессвязным, и Христиан
вел наблюдение почти без интереса, словно следил за борьбой жука,
затянутого в муравейник.
Тут взорвалась первая мина. Кувыркаясь, взлетела метров на двадцать в
воздух каска, тускло сверкая на солнце; видно было, как развеваются ее
ремешки.
Геймс прекратил огонь. Затем взрывы последовали один за другим,
отражаясь многократным эхом среди холмов. Над мостом поднялось большое
грязное облако пыли и дыма.
Грохот взрывов постепенно замер, словно звуки с трудом продвигались по
лощинам и гребням, чтобы скопиться где-то в другом месте. Наступившая
тишина казалась неестественной, таящей в себе опасность. Пара
потревоженных воробьев, громко щебеча, носилась над пулеметом. Вдруг внизу
из-под арки моста вышла одинокая фигура.