К страху стали относиться с почтением и звонят, о нем до
тошноты. Но это взгляд людей штатских, а солдат страх беспокоит куда
меньше, чем пытаются внушить нам писатели. На самом же деле картина,
изображающая войну как нечто невыносимое, фальшива от начала до конца. Я
внимательно наблюдал, много думал. Война приятна, и приятна, вообще
говоря, почти всем, кто участвует в ней. Это нормальное, вполне приемлемое
явление. Что вас больше всего поразило за этот месяц во Франции?
— Как сказать, — начал было Майкл, — пожалуй…
— Веселье, — перебил Эхерн, — какой-то буйный праздник. Смех. Волна
смеха несла нас триста миль через позиции противника. Собираюсь написать
об этом в «Кольерс».
— Прекрасно, — серьезно сказал Майкл. — С нетерпением буду ждать эту
статью.
— Единственный человек, который правильно описал сражение, — это
Стендаль. — Эхерн наклонился и почти вплотную придвинул лицо к Майклу. —
Да и вообще, второй раз перечитывать стоит только трех писателей, вошедших
в историю литературы, — Стендаля, Вийона и Флобера…
— Через месяц война кончится, — рассуждал какой-то английский
корреспондент по ту сторону стола. — А жаль. Еще много немцев нужно
перебить. Пока идет война, мы будем убивать сгоряча, а когда война
кончится, все равно придется убивать, но убивать хладнокровно. Боюсь, что
мы, англичане и американцы, постараемся уклониться от этого неприятного
дела, и в центре Европы останется могущественное поколение врагов. Лично
я, как это ни ужасно, молю, чтобы фортуна нам изменила…
«О милая, любимая, — напевал музыкант по-английски с сильным акцентом,
— будь нежна со мной…»
— Стендаль тонко подметил в войне что-то необычное, безумное, смешное,
— продолжал Эхерн. — Помните, он описывает в своем дневнике, как один
полковник во время русской кампании собирал своих солдат?
— Боюсь, что не помню, — ответил Майкл.
— Как обстановка? — допытывался первый корреспондент.
— Мы окружены двумя дивизиями.
— Отстраняю вас от командования. Раз не можете форсировать реку;
назначим того, кто может.
Оба выпили.
К столику подошла высокая брюнетка в цветастом платье, которой Майкл
улыбнулся через весь зал минут пятнадцать назад.
— Вам, вероятно, очень скучно, милый солдат, — сказала девушка,
наклонившись к Майклу, и нежно положила ладонь ему на руку. Перед его
глазами мелькнули красиво очерченные крепкие оливковые груди, которые
открылись в глубоком вырезе платья. — Не хотите ли потанцевать с
благодарной дамой?
Майкл улыбнулся ей.
— Через пять минут, — сказал он, — когда проветрится в голове.
— Хорошо, — кивнула девушка, призывно улыбнувшись. — Вы знаете, где я
сижу…
— Конечно, знаю, — заверил ее Майкл. — Он смотрел, как она ловко
скользит между танцующими, как колышутся цветастые волны ее платья.
..
— Конечно, знаю, — заверил ее Майкл. — Он смотрел, как она ловко
скользит между танцующими, как колышутся цветастые волны ее платья.
«Хороша. Очень хороша, — подумал Майкл. — Надо же поухаживать за
парижанкой, чтобы официально отметить вступление в Париж».
— …Об отношениях между мужчинами и женщинами в военное время, —
сказал Эхерн, — можно написать целые тома.
— Совершенно верно, — подтвердил Майкл.
Девушка уселась за свой столик и улыбнулась ему.
— Здоровые и свободные отношения с романтическим оттенком спешки и
трагичности, — продолжал Эхерн. — Взять хотя бы меня. У меня в Детройте
жена и двое детей. Я обожаю свою жену, но, честно говоря, при мысли о ней
мне становится скучно. Это простая маленькая женщина, волосы у нее уже
редеют. А в Лондоне у меня этакая чувственная девятнадцатилетняя девица,
которая работает в каком-то министерстве. Она пережила войну, понимает,
что мне пришлось испытать, и я счастлив с ней… Разве можно, не кривя
душой, уверять, что мне хочется вернуться в Детройт?
— Да, — вежливо посочувствовал Майкл, — у каждого свои заботы.
В конце зала послышались крики, и показались четверо молодых французов
с нарукавными повязками Сопротивления, вооруженных винтовками.
Проталкиваясь сквозь толпу танцующих, они тащили молодого парня, по лицу
которого из глубокой раны на лбу текла кровь.
— Врете! — кричал парень с окровавленным лицом. — Врете вы все! Я такой
же коллаборационист, как любой из здесь присутствующих!
Один из вооруженных французов сильно ударил парня по шее, голова у того
сразу сникла, и он притих. Его потащили вверх по лестнице мимо стеклянных
канделябров. Оркестр заиграл еще громче.
— Варвары! — сказала по-английски дама лет сорока с длинными
темно-красными ногтями, усевшаяся рядом с Майклом на стул, который
освободил французский летчик. На ней было простое, но элегантное черное
платье, и она все еще выглядела очень красивой. — Всех их нужно
арестовать! Только и ищут повода затеять ссору. Я собираюсь внести
предложение, чтобы американцы их разоружили.
Говорила она с типичным американским акцентом. Эхерн и Майкл в
недоумении уставились на нее. Она энергично кивнула Эхерну, а затем, более
холодно, Майклу, сразу заметив, что тот не офицер.
— Мейбл Каспер, — представилась она, — и не смотрите так удивленно. Я
из Скенектади.
— Очень приятно, Мейбл, — вежливо сказал Эхерн и поклонился, не
поднимаясь со стула.
— Я знаю, что говорю, — затараторила дама из Скенектади, явно хватившая
лишнего. — Я живу в Париже уже двенадцать лет, и сколько же я выстрадала!
Вы корреспондент, и у меня есть что рассказать вам о том, как жилось при
немцах…
— Рад выслушать…
— Продовольственные затруднения, карточки, — продолжала Мейбл Каспер,
налив полный бокал шампанского и одним глотком отпив добрую половину.