В 1939 году, сразу же после вступления Англии в войну, Хойт начал
хлопотать о получении американского гражданства. Во всем остальном он
остался тем же щеголеватым, красивым, одаренным молодым человеком,
уроженцем трущоб Бристоля, успевшим пообтереться на лондонской Пэл-Мэл,
каким в 1934 году сошел с парохода на американскую землю. Сегодня Хойт
выглядел рассеянным и возбужденным и ограничился легким завтраком.
Никакого вина он не заказал: ему предстоял утомительный день. Он исполнял
роль командира английской эскадрильи в новом фильме и должен был сниматься
в сложном эпизоде в горящем самолете над Ла-Маншем, с бутафорской
стрельбой и крупными планами.
Завтрак прошел натянуто. Хойт на днях обещал Кэхуну снова прочитать во
время уик-энда пьесу и дать сегодня окончательный ответ, согласен ли он
играть в ней. Хойт был хорошим актером — лучшего и не найти для этой роли,
и если бы он отказался, то подобрать кого-нибудь вместо него оказалось бы
делом нелегким. Слипер с надутым видом бокал за бокалом тянул двойное
виски, а Кэхун рассеянно тыкал вилкой в тарелку.
За столиком у противоположной стены Майкл заметил Лауру в обществе двух
женщин и небрежно кивнул ей. Он впервые увидел ее после развода.
Восьмидесяти долларов в неделю ей не надолго хватит, подумал Майкл, если
она будет сама расплачиваться в таких ресторанах. Он чуть было не
рассердился на нее за расточительность, но тут же отругал себя: ему-то,
собственно, что за дело? Лаура выглядела очень хорошенькой, и Майклу не
верилось, что она когда-то принадлежала ему и что он мог злиться на нее.
«Вот еще один человек, — грустно вздохнул он, — при мимолетной встрече с
которым печально заноет сердце».
— Я перечитал пьесу, Кэхун, — с несколько неестественной торопливостью
заговорил Хойт, — и должен сказать, что она мне очень понравилась.
— Прекрасно! — лицо Кэхуна стало расплываться в улыбке.
— Но, к сожалению, — тем же тоном добавил Хойт, — я, видимо, не смогу в
ней играть.
Улыбка на лице Кэхуна погасла, а у Слипера вырвался какой-то
нечленораздельный возглас.
— Это почему же? — спросил Кэхун.
— Видите ли, — Хойт смущенно улыбнулся, — война и все такое… Мои
планы меняются, старина. Дело в том, что если я буду играть в пьесе, то,
боюсь, меня сцапают в армию. Здесь же… — Он набил рот салатом и,
прожевав, продолжал: — Здесь же, в кино, дело обстоит иначе. Студия
уверяет, что добьется для меня отсрочки. По сведениям из Вашингтона,
кинопромышленность будет считаться оборонной, а тех, кто занят в ней, не
станут призывать в армию. Не знаю, как с театрами, но рисковать я не
хочу… Надеюсь, вы понимаете меня…
— Еще бы, — буркнул Кэхун.
— Боже милосердный! — воскликнул Слипер. — Тогда я бегу на студию
крепить оборону страны.
Он встал и, тяжело, не совсем твердо ступая, направился к выходу.
Он встал и, тяжело, не совсем твердо ступая, направился к выходу.
Хойт неприязненно посмотрел ему вслед.
— Терпеть не могу этого типа! Совсем не джентльмен, — заметил он и
принялся усердно доедать салат.
У столика появился Ролли Вон. У него было багровое улыбающееся лицо. В
руке он держал рюмку с коньяком. Он тоже был англичанин, несколько старше
Хойта, и вместе с ним снимался в фильме в роли командира авиационного
полка. Сегодня он был свободен и мог пить сколько душе угодно.
— Величайший день в истории Англии! — провозгласил он, обращаясь к
Хойту все с той же радостной улыбкой. — Дни поражений — позади, дни побед
— впереди. За Франклина Делано Рузвельта! — Он поднял рюмку, и остальные
из вежливости последовали его примеру. Майкл опасался, что Ролли, раз уж
он служит в английских военно-воздушных силах (хотя бы только в киностудии
«Парамаунт» в Голливуде), чего доброго, хлопнет рюмкой об пол, но все
обошлось благополучно. — За Америку! — Ролли снова поднял свою рюмку.
«Не сомневаюсь, что в действительности он пьет за японский флот,
который, собственно, и вовлек нас в войну, — поморщился Майкл. — Но что
можно взять с англичанина…»
— Мы будем драться на берегах, — декламировал Ролли, — мы будем драться
в горах. — Он сел. — Мы будем драться на улицах… Больше никаких Критов,
никаких Норвегии… И ниоткуда нас больше не вышвырнут!
— А знаете, старина, — остановил его Хойт, — на вашем месте я не стал
бы вести подобные разговоры. Недавно я имел конфиденциальную беседу с
человеком из адмиралтейства. Вы бы удивились, если бы я назвал его
фамилию. Он мне объяснил все, что касается Крита.
— Что же он сказал вам о Крите? — Ролли с некоторой враждебностью
уставился на Хойта.
— Все осуществляется в соответствии с генеральным стратегическим
планом, дружище. Мы наносим противнику потери и отходим. Невероятно умный
план! Пусть противник пользуется Критом. Что такое Крит, и кому он нужен?!
Ролли с величественным видом встал из-за стола.
— Яне могу здесь больше оставаться, — хрипло заявил он, дико сверкая
глазами. — Я не могу слушать, как ренегат-англичанин оскорбляет британские
вооруженные силы.
— Что вы, что вы! — попытался успокоить его Кэхун. — Садитесь.
— Что особенного я сказал, старина? — встревожился Хойт.
— Англичане проливают кровь! — Ролли стукнул кулаком по столу. — Они
ведут отчаянную, беспощадную борьбу, защищая землю союзников. Англичане
гибнут тысячами… а он болтает, что это делается в соответствии с
каким-то планом! «Пусть противник пользуется Критом…» Знаете, Хойт, я
давно наблюдаю за вами и пытаюсь понять, что вы за птица. Боюсь, как бы
мне не пришлось поверить тому, что говорят о вас люди.
— Послушайте, дружище! — Хойт покраснел, его голос зазвучал
пронзительно, срываясь на высоких-нотах. — Я думаю, что вы просто-напросто
жертва страшного недоразумения.