И еще: — Кругом блат. Пусть ты можешь побить самого Джо Луиса
[известный американский боксер] за два раунда, но если у тебя есть рука в
призывной комиссии, тебя забракуют из-за хрупкого здоровья.
И еще: — У меня такая язва, что всякий раз, как зазвонит телефон, кишки
обливаются кровью. А рентген, говорят, ничего не показывает — «Вполне
годен». Они не успокоятся, пока я не подохну. Хотел бы я знать, похоронят
ли меня на Арлингтонском кладбище? Пришлют мне «Пурпурное сердце» для
лечения повышенной кислотности, потом устроят похороны с воинскими
почестями, а по мне пусть они подавятся всей этой ерундой. Я еще не
притрагивался к их еде, но не могу же я вечно голодать. Стоит один раз
поесть эту пищу: копченую колбасу, сыр да арахисовое масло, которое суют
во все блюда, и одним покойником станет больше. Я предупредил их, а они
говорят: «Вполне годен».
И еще: — Я не прочь послужить своей стране, но мне не нравится, что
каждый месяц вычитают двадцать два доллара и отсылают их моей жене. Я не
живу с женой одиннадцать лет; она спала со всеми мужчинами и мальчишками
отсюда до Солт-Лейк-Сити, а с меня вычитают двадцать два доллара.
И еще: — Когда я выберусь отсюда, то первым делом убью председателя
призывной комиссии. Я сказал ему, что люблю море и хочу поступить в
береговую охрану, об этом сказано в моем заявлении; а он говорит:
«Научись-ка лучше любить землю. Вполне годен».
И еще: — Послушай меня, приятель, когда будет построение, вставай в
середине, ни впереди, ни позади, ни по бокам, а в середине, понял? Тогда
не будешь так часто попадать в наряд, понял? И держись подальше от своей
палатки, приходи только ночевать, потому что они повсюду суют свой нос и,
как увидят, что кто-то лежит, так хватают его и отправляют на склады
разгружать машины.
И еще: — Я бы мог пройти комиссию, только для этого требовалось
некоторое время, а на призывном пункте рвали и метали, чтобы поскорее меня
забрать.
И еще: — Видел тех двух парней, что с полной выкладкой маршируют взад и
вперед перед ротной канцелярией? Они вот уже пять дней все ходят взад и
вперед, взад и вперед. Должно быть, они прошагали уже миль двести.
Съездили в Трентон выпить пару кружек пива, а сержант поймал их, и теперь
им придется шагать до самой отправки. За две кружки пива! И это называется
свободная страна!
И еще: — Когда тебя вызовут для опроса, скажи, что ты умеешь писать на
машинке. Неважно, умеешь ты в самом деле или нет, но говори, что умеешь.
Наша армия помешана на переписчиках. В одном ты можешь быть уверен:
машинки никогда не помещают в такое место, где возможен обстрел. А если
скажешь, что не умеешь печатать, пошлют тебя в пехоту, а тогда пиши домой
маме — пусть ищет в магазинах красивую золотую звезду на окно.
И еще: — Всех специалистов взяли в авиацию.
И еще: — В артиллерии тебя не убьют.
И еще: — Всех специалистов взяли в авиацию.
И еще: — В артиллерии тебя не убьют.
И еще: — Это будет первая ночь с тридцать первого года, когда мне
придется спать врозь с женой. Не знаю, как я это перенесу.
И еще: — Вот это здорово! За двадцать пять центов здесь можно купить
библию в бумажном переплете.
И еще: — Эх, черт возьми, уже закрывают.
Под тихим, усеянным звездами летним небом Майкл спустился по
заплеванным ступенькам войсковой лавки. Отяжелевший от пива, в грубой
зеленой рабочей одежде, от которой пахло залежавшимся бельем, в новых
неуклюжих тупоносых ботинках, уже успевших натереть ему ноги, он шел по
ротной линейке между палатками мимо двух угрюмых солдат, медленно
марширующих взад и вперед с тяжелой выкладкой, расплачиваясь за выпитое в
Трентоне пиво, мимо игроков в кости, которые начали играть еще вчера и
будут продолжать до тех пор, пока их не убьют или пока не капитулируют
японцы; мимо одиноких неряшливых фигур, стоящих у оттяжек и спокойно
смотрящих на темное небо; мимо солдат, связывающих в узлы свою штатскую
одежду для сдачи Красному Кресту; мимо рядовых первого класса, которые
фактически управляли всей ротой с гордым видом привилегированных людей,
облеченных исключительными правами, а сейчас выкрикивавших хриплыми
голосами: «Свет выключается через десять минут! Солдаты, свет выключается
через десять минут!»
Майкл вошел в свою палатку, казавшуюся пустой и одинокой при свете
единственной лампочки в сорок ватт, медленно разделся и улегся в нижнем
белье под грубое одеяло: он постеснялся взять с собой на войну пижаму.
Солдат из Элмайры, спавший у входа в палатку, выключил свет. Он жил
здесь уже три недели, потому что был ветеринаром и ему старались подыскать
место, где он мог бы лечить мулов, но в условиях современной
механизированной войны это было довольно трудно. Солдат из Элмайры погасил
свет: будучи ветераном этого лагеря, он, естественно, взял на себя
обязанность распоряжаться подобными делами.
Солдат справа от Майкла уже храпел. Он был сицилийцем и, пользуясь
предлогом, что умеет читать и писать, собирался ожидать в лагере девяносто
дней, необходимых для получения американского гражданства, а там пусть
решают, что с ним делать дальше.
Об остальных соседях по палатке Майкл ничего не знал. Они лежали в
темноте и сквозь храп сицилийца слушали сигнал тушить огни, громко и
печально разносившийся репродукторами над огромным скопищем жалких людей,
которые не были больше штатскими, но не стали еще военными и теперь
готовились идти на смерть.
«Вот я и здесь, — думал Майкл, чувствуя запах армейского одеяла у
подбородка. — Свершилось. Мне нужно было давно пойти в армию, а я не
сделал этого; я мог бы уклониться от нее, а я не уклонился.