.. Но когда — во вторник или
в среду — он должен встретиться с Луизой? А когда Уэйд встречается с
Лаурой?.. Арни говорил о клубке змей, впавших в зимнюю спячку. Арни
глупый, разочаровавшийся в жизни человек, но тут он прав. В подобном
прозябании нет ни смысла, ни цели… Коктейли, пиво, коньяк, виски, еще
рюмочку… — и все исчезает в тумане алкоголя: приличие, верность,
мужество, решительность… И надо же было именно Пэрришу броситься через
комнату к Арни. Возникла опасность, и он не стал раздумывать ни секунды. А
Майкл стоял рядом с Арни и едва пошевелился, только вяло и нерешительно
топтался на месте. Он стоял, чересчур полный и пьяный, обремененный
слишком многими привязанностями, женатый на женщине, которая, в сущности,
стала совершенно посторонним ему человеком. Иногда она прилетает сюда на
неделю из Голливуда, напичканная всякими сплетнями. А пока она бог знает
чем занимается там с мужчинами в эти душистые, напоенные ароматом
апельсиновых деревьев калифорнийские вечера, он растрачивает здесь по
пустякам свои лучшие годы, покорно плывет по течению, довольный тем, что
зарабатывает немножко денег и что ему не приходится принимать никаких
смелых решений… Только что начался тысяча девятьсот тридцать восьмой
год. А ему тридцать лет. Ему нужно теперь же взять себя в руки, если он не
хочет дойти до такого же состояния, как Арни, когда останется только
выброситься из окна».
Майкл встал, пробормотал извинение и через переполненный ресторан
направился в туалетную комнату. «Возьми себя в руки, — твердил он. —
Разведись с Лаурой, начни суровую жизнь без всяких излишеств, живи так,
как ты жил десять лет назад, когда тебе было двадцать, когда все было
ясным и честным, а встречая новый год, ты не испытывал горького стыда за
прожитый».
Спускаясь по ступенькам лестницы в туалетную комнату, Майкл решил, что
новую жизнь следует начать сейчас же. Минут десять он подержит голову под
краном. Вода смоет с его лица нездоровый пот и болезненный румянец, он
причешется и заглянет в новый год прояснившимся взором.
Майкл открыл дверь в туалетную комнату, подошел к умывальнику и с
отвращением посмотрел в зеркало на свое дряблое лицо, бегающие глаза и
слабый, безвольный рот. Он вспомнил, каким был в двадцать лет — крепким,
стройным, энергичным, отвергающим всякие компромиссы. Лицо того человека
все еще сохранилось, скрытое под отвратительной маской, которую он сейчас
видел в зеркале. Он восстановит свое прежнее лицо, очистит его от всего
дурного, что наложили на него прожитые годы.
Майкл подставил голову под струю ледяной воды, промыл глаза и умылся.
Вытираясь полотенцем, Майкл ощутил приятное покалывание в коже. Освеженный
и отрезвевший, он поднялся по лестнице и снова подсел к компании за
большой стол в центре шумного зала.
3
На Западном побережье Америки, в приморском городе Санта-Моника с его
ровными, разбегающимися во все стороны улицами, обрамленными пальмами с
широкими и неровными, словно рваными листьями, тоже заканчивался старый
год.
3
На Западном побережье Америки, в приморском городе Санта-Моника с его
ровными, разбегающимися во все стороны улицами, обрамленными пальмами с
широкими и неровными, словно рваными листьями, тоже заканчивался старый
год. Казалось, он медленно растворяется в мягком сером тумане, который
клубился над маслянистой поверхностью океана и над пышной пеной прибоя,
неровной линией окаймляющего мокрые пляжи, обволакивая заколоченные на
зиму ларьки для продажи горячих сосисок, и виллы кинозвезд, и прибрежную
дорогу, ведущую в Мексику и Орегон.
Окутанные туманом улицы города как будто вымерли. Можно было подумать,
что новый год сулит всеобщее бедствие, и жители города предусмотрительно
отсиживаются в своих домах, пережидая неведомую опасность. Кое-где сквозь
мутную влажную пелену тускло светились огни; кое-где туман был озарен тем
багровым светом, который давно уже стал символом ночной жизни американских
городов, — красным пульсирующим светом неоновых вывесок ресторанов, кафе,
кинотеатров, гостиниц и заправочных станций. Во мгле этой тихой и
печальной ночи он производил зловещее впечатление. Казалось, будто
человечеству представилась возможность взглянуть украдкой за серые
колеблющиеся драпировки и увидеть свое последнее пристанище — неведомую
пещеру, залитую кроваво-красным светом.
Неоновая вывеска гостиницы «Вид на море», из которой даже в самый ясный
день нельзя было увидеть ни клочка океана, окрашивала волны редкого
тумана, проплывавшего за окном комнаты, где сидел Ной, в мертвящий,
безрадостный тон. Свет от вывески проникал в темный номер, скользил по
серым, выбеленным стенам и висевшей над койкой литографии с видом
йосемитских водопадов. Красные пятна падали на подушку и на лицо спящего
старика, отца Ноя, освещая крупный, хищный нос с глубоко вырезанными
раздувающимися ноздрями, запавшие глаза, высокий лоб, пышную белую
шевелюру, выхоленные усы и эспаньолку, как у «полковников» в ковбойских
кинофильмах, — такую нелепую и неуместную здесь, у еврея, умирающего в
чужой комнатушке.
Ною хотелось почитать, но он не решался: свет мог разбудить отца. Он
пытался уснуть на единственном жестком стуле, но ему мешало тяжелое
дыхание больного, хриплое и неровное. Врач и та женщина, которую отец
отослал от себя в канун рождества, эта вдова, как бишь ее?.. — Мортон,
сообщили ему, что Джекоб умирает, однако Ной не поверил им. Он приехал по
телеграмме, которую миссис Мортон по требованию отца послала ему в Чикаго.
Чтобы купить билет на автобус, Ною пришлось продать пальто, пишущую
машинку и старый большой чемодан. Ной очень торопился, за всю дорогу ни
разу не вышел из автобуса и в Санта-Монику приехал страшно усталый, с
головной болью, но как раз вовремя, чтобы присутствовать при трогательной
сцене.