— Лучшее время за всю мою службу, — тянул Фансток, — было в
Джефферсонских казармах в Сент-Луисе. Там в баре я приглядел трех сестер.
Они работали на пивоваренном заводе в городе в разные смены. Этакие
простушки с Озарского плоскогорья. Они не могли скопить себе даже на пару
чулок, пока не проработали целых три месяца на этом заводе. До чего же
было жалко, когда я получил приказ отправиться за океан.
— Послушай-ка, — сказал Майкл, медленно ударяя по гвоздю, — не можешь
ли ты говорить о чем-нибудь другом?
— Да я просто стараюсь убить время, — обиделся Фансток.
— Придумай для этого другой способ, — отрезал Майкл, чувствуя, как джин
приятно обжигает желудок.
Они молча застучали молотками по расщепленным доскам.
Мимо прошел солдат с ружьем, конвоируя двух заключенных, кативших
тачку, доверху нагруженную обрезками досок. Заключенные сваливали их в
кучу. Они вяло, с нарочитой медлительностью передвигали ноги, как будто
впереди во всей их жизни не оставалось заслуживающего внимания дела.
— Ну, пошевеливайтесь, — вяло пробурчал конвоир, облокотившись на
винтовку. Заключенные не обратили на него никакого внимания.
— Уайтэкр, — сказал конвоир, — достань-ка свою бутылочку.
Майкл мрачно поглядел на конвоира. «Полиция, — подумал он, — везде
одинакова: собирает дань за то, что смотрит сквозь пальцы на нарушения
закона». Он вытащил бутылку и вытер горлышко, прежде чем передать ее
конвоиру. Он ревниво следил, как тот большими глотками тянет джин.
— Я пью только по праздникам, — ухмыльнулся конвоир, возвращая бутылку.
Майкл спрятал бутылку.
— А что сегодня за праздник? — спросил он. — Рождество?
— А ты ничего не слышал?
— О чем?
— Сегодня мы высадили десант. Сегодня день вторжения, братец, разве ты
не рад, что ты здесь?
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Майкл.
— Сегодня по радио выступал Эйзенхауэр. Я слушал его речь. Он сказал,
что мы освобождаем лягушатников.
— Я еще вчера почувствовал, что что-то случилось, — сказал один из
заключенных, маленький, задумчивый человечек, осужденный на тридцать лет
за то, что в ротной канцелярии ударом кулака сбил с ног своего лейтенанта.
— Вчера меня вдруг обещали помиловать и уволить из армии с хорошей
характеристикой, если я вернусь в пехоту.
— Что же ты им ответил? — заинтересовался Фансток.
— Черта с два, — сказал я им, — с вашей хорошей характеристикой
уволишься, пожалуй, прямо на военное кладбище.
— Заткни глотку, — лениво сказал конвоир, — и берись-ка за тачку.
Уайтэкр, еще один глоток ради праздничка.
— Мне нечего праздновать, — возразил Майкл, пытаясь спасти свой джин.
— Не будь неблагодарным, — не отставал конвоир. — Ты здесь в целости и
сохранности, а мог бы лежать где-нибудь на берегу с осколком в заднице.
Тебе очень даже есть что праздновать. — Он протянул руку.
— Он протянул руку. Майкл подал ему
бутылку.
— Этот джин, — сказал Майкл, — стоил мне два фунта за пинту.
Конвоир ухмыльнулся.
— Тебя надули, — сказал он. Он пил большими глотками. Оба заключенных
смотрели на него жадными, горящими глазами. Наконец конвоир отдал Майклу
бутылку. Майкл тоже выпил по случаю праздника и сразу почувствовал, как
его охватила сладкая волна жалости к самому себе. Он холодно взглянул на
заключенных и убрал бутылку.
— Ну, — сказал Фансток, — надо думать, уж сегодня старина Рузвельт
должен быть доволен: наконец-то он начал воевать и успел погубить немало
американцев.
— Я готов держать пари, — сказал конвоир, — что на радостях он выскочил
из своей коляски и пустился в пляс по Белому дому.
— Я слышал, — сказал Фансток, — что в день, когда он объявил войну
Германии, он устроил в Белом доме большой банкет с индюшками и французским
вином, а после банкета они раскладывали друг друга прямо на столах.
Майкл глубоко вздохнул.
— Германия первая объявила войну Соединенным Штатам, — сказал он, — мне
на это наплевать, но дело было именно так.
— Уайтэкр — коммунист из Нью-Йорка, — сообщил Фансток конвоиру. — Он
без ума от Рузвельта.
— Ни от кого я не без ума, — сказала Майкл, — но Германия первая
объявила нам войну, и Италия тоже. Это было через два дня после
Пирл-Харбора [17 декабря 1941 года внезапным нападением на американскую
военно-морскую базу Пирл-Харбор (Гавайские острова) Япония начала военные
действия против США].
— Пусть скажут ребята, — сказал Фансток. Он повернулся к конвоиру и
заключенным. — Ну-ка вправьте мозги моему приятелю.
— Мы начали войну, — сказал конвоир. — Мы объявили войну. Для меня это
ясно, как день.
— А вы как думаете, ребята? — обратился Фансток к заключенным.
Оба утвердительно кивнули.
— Мы объявили им войну, — сказал солдат, которому предлагали увольнение
с хорошей характеристикой, если он согласится пойти в пехоту.
— Точно, — сказал другой заключенный, который служил в военно-воздушных
силах в Уэльсе, когда его уличили в подделке чеков.
— Ну посмотри, — сказал Фансток. — Четверо против одного, Уайтэкр.
Решает большинство.
Майкл посмотрел на Фанстока пьяными глазами. И вдруг ему стало
нестерпимо гадко это прыщавое, злобное, самодовольное лицо. «Только не
сегодня, — как в тумане подумал Майкл, — только не в такой день, как
сегодня».
— Ты невежественный, пустоголовый болван, — четко произнес Майкл вне
себя от бешенства, — если ты еще раз раскроешь свою пасть, я убью тебя.
Фансток медленно пошевелил губами. Потом он с силой плюнул, и
коричневая, мерзкая табачная жижа шлепнулась Майклу в лицо. Майкл бросился
на Фанстока и два раза ударил его в лицо. Фансток упал, но тут же вскочил
на ноги, держа в руке тяжелый обломок доски, на одном конце которого
торчало три больших гвоздя. Он замахнулся на Майкла — Майкл бросился
бежать.