Трудно было угадать, в какой форме являться. Иногда
командир роты принимал солдат в рабочей форме, а иногда нет. Казалось, это
правило менялось каждые полчаса. Он медленно шел к своей казарме мимо
бездельничающих солдат, мимо множества маленьких радиоприемников, откуда
слышалась дребезжащая джазовая музыка или громкий голос диктора, читающего
детективный роман с продолжением.
Когда Ной снова пришел в ротную канцелярию в чистом обмундировании,
капитана там не было. Ной уселся на траву напротив входа в канцелярию и
стал ждать. Позади него в казарме кто-то нежным голосом пел: «Я не растила
сына быть солдатом, сказала, умирая, мать…», а два других солдата громко
спорили о том, когда окончится война.
— В пятидесятом году, — настойчиво утверждал один из них. — Осенью
пятидесятого года. Войны всегда заканчиваются с наступлением зимы.
Другой солдат не соглашался:
— Война с немцами, возможно, и закончится, но останутся еще японцы. Нам
придется еще заключать сделку с японцами.
— Я готов заключить сделку с кем угодно, — проговорил третий голос, — с
болгарами, египтянами, мексиканцами — с любой страной.
— В пятидесятом году, — громко произнес первый, — поверьте моему слову,
но прежде все мы получим по пуле в задницу.
Ной перестал слушать. Он сидел в темноте, на чахлой траве,
прислонившись спиной к деревянной лестнице. Его клонило ко сну, и в
ожидании капитана он думал о Хоуп. На следующей неделе, во вторник, будет
день ее рождения. Он скопил десять долларов на подарок и запрятал их на
дно вещевого мешка. Что можно купить в городе на десять долларов, что бы
не стыдно было преподнести жене? Шарф, блузку… Он представил себе, как
бы она выглядела в шарфе, потом представил ее в блузке, особенно в белой,
с ее стройной шеей и темными волосами. Пожалуй, это будет самый подходящий
подарок. Можно ведь достать за десять долларов хорошую блузку, даже во
Флориде.
Наконец Колклаф пришел. Он не спеша поднялся по ступенькам ротной
канцелярии. По одному тому, как он двигал задом, можно было за сто шагов
узнать в нем офицера.
Ной поднялся и вошел за Колклафом в канцелярию. Капитан сидел за столом
в фуражке и, нахмурив брови, с деловым видом просматривал бумаги.
— Сержант, — спокойно сказал Ной, — прошу разрешения обратиться к
капитану.
Сержант холодно взглянул на Ноя, потом встал и, пройдя три шага,
отделявшие его от стола капитана, доложил:
— Сэр, рядовой Аккерман просит разрешения к вам обратиться.
Колклаф, не поднимая глаз, ответил:
— Пусть подождет.
Сержант повернулся к Ною:
— Капитан приказал подождать.
Ной сел и стал наблюдать за капитаном. Спустя полчаса капитан кивнул
сержанту.
— Слушаюсь, — сказал сержант и бросил Ною: — Говори покороче.
Ной встал, отдал честь капитану и отрапортовал:
— Рядовой Аккерман по разрешению первого сержанта обращается к
капитану.
— Да? — Колклаф по-прежнему не поднимал глаз.
— Да? — Колклаф по-прежнему не поднимал глаз.
— Сэр, — волнуясь заговорил Ной, — в пятницу вечером в город приезжает
моя жена, она просила меня встретить ее в вестибюле отеля, и я хотел бы
получить разрешение уйти из лагеря в пятницу вечером.
Колклаф долго молчал. Затем, наконец, произнес:
— Рядовой Аккерман, вы знаете распорядок роты, в пятницу вечером никому
увольнительные не даются, так как рота готовится к осмотру…
— Я знаю, сэр, — сказал Ной, — но это был единственный поезд, на
который она смогла достать билет, и она надеется, что я встречу ее. Я
думал, что только один раз…
— Аккерман! — Колклаф, наконец, взглянул на него. Кончик его носа с
белым пятном начал подергиваться. — В армии служба прежде всего: Не знаю,
смогу ли я когда-нибудь научить вас этому, но я, черт возьми, постараюсь.
Армию не интересует, встречаетесь ли вы со своей женой или нет. Вне службы
можете делать все, что угодно, а на службе исполняйте свои обязанности. А
теперь идите.
— Слушаюсь, сэр, — проговорил Ной.
— А дальше? — спросил Колклаф.
— Слушаюсь, сэр, благодарю вас, сэр, — сказал Ной, вспомнив лекции о
воинской вежливости, отдал честь и вышел.
Он послал телеграмму, хотя она стоила восемьдесят пять центов, однако в
последующие два дня ответа от Хоуп не поступило, и никак нельзя было
узнать, получила она телеграмму или нет. Всю ночь в пятницу он не мог
сомкнуть глаз. Лежа в вычищенной и вымытой казарме, он думал о ней.
Подумать только, что после стольких месяцев разлуки Хоуп находится всего в
десяти милях от него, что она ждет его в отеле и не знает, что с ним
случилось, не знает, что есть на свете такие люди, как Колклаф, что армией
правит слепая дисциплина, безразличная к любви и ко всяким проявлениям
нежности. «Как бы там ни было, — подумал он, засыпая, наконец, перед самым
подъемом, — я увижу ее сегодня днем, и возможно, все это к лучшему. К тому
времени, может быть, исчезнут последние следы синяка под глазом, и не
придется объяснять ей, как я его получил…»
Через пять минут должен появиться капитан. Волнуясь, Ной еще раз
поправил углы койки, проверил, хорошо ли сложены полотенца в тумбочке,
блестят ли стекла в окне позади койки. Увидев, что его сосед Зилихнер
застегивает последнюю пуговицу на плаще, висевшем на установленном месте
среди других вещей, Ной решил еще раз проверить свое обмундирование, хотя
еще до завтрака убедился, что все оно застегнуто, как полагается для
осмотра. Он отодвинул шинель и не поверил своим глазам: куртка, которую он
проверял только час тому назад, была расстегнута сверху донизу. Он
лихорадочно стал застегивать пуговицы. Если Колклаф увидит, что куртка
расстегнута. Ной наверняка не получит увольнения на конец недели. Другим
доставалось хуже за меньшие проступки, а Колклаф и не думал скрывать своей
неприязни к Ною. У плаща две пуговицы тоже оказались незастегнутыми. «О,
боже! — взмолился про себя Ной, — только бы он не вошел раньше, чем я
закончу».