Услышав, что Ной входит в вестибюль, они поднялись. «Какая она
бледная», — отметил Ной, предчувствуя катастрофу. Он медленно направился к
отцу и дочери. Плаумен был высокий, сутулый мужчина, выглядевший так,
словно всю свою жизнь имел дело с камнем и железом и последние шестьдесят
лет вставал не позднее пяти часов утра. У него было угловатое, замкнутое
лицо, за очками в серебряной оправе виднелись усталые глаза. Когда Хоуп
сказала: «Отец, это Ной», его лицо не отразило ни дружелюбия, ни
враждебности.
Впрочем, он протянул Ною руку. Пожимая ее, Ной заметил, что рука была
жесткая и мозолистая. «Что бы там ни было, а умолять я не буду, — решил
Ной. — Я не буду лгать и делать вид, будто что-нибудь собой представляю.
Если он скажет «да» — хорошо, а если скажет «нет…» Но об этом Ною не
хотелось думать.
— Очень рад познакомиться с вами, — сказал Плаумен.
Они стояли, чувствуя себя неловко в присутствии пожилого клерка,
наблюдавшего за ними с нескрываемым интересом.
— Мне кажется, неплохо было бы нам с мистером Аккерманом немного
побеседовать, — сказал Плаумен.
— Да, — прошептала Хоуп, и по ее напряженному, неуверенному тону Ной
почувствовал, что все потеряно.
Плаумен внимательно осмотрел вестибюль.
— Здесь, пожалуй, мало подходящее место для беседы, — проговорил он,
взглянув на клерка, который с любопытством смотрел на него. — Можно
немного прогуляться, к тому же мистер Аккерман, вероятно, пожелает
осмотреть город.
— Да, сэр, — ответил Ной.
— Я подожду здесь, — сказала Хоуп и опустилась в качалку, жалобно
заскрипевшую в тишине вестибюля. При этом звуке клерк неодобрительно
поморщился, а Ной почувствовал, что этот жалобный скрип будет преследовать
его в течение многих лет в тяжелые минуты жизни.
— Мы вернемся минут через тридцать, дочь моя, — сказал Плаумен.
Ноя слегка передернуло при этом обращении. Оно вызывало в памяти плохие
старые пьесы из жизни фермеров, фальшивые, надуманные и мелодраматичные.
Он открыл дверь и вышел вслед за Плауменом на заснеженную улицу. Он
мельком увидел, что Хоуп с тревогой наблюдает за ними в окно. Потом они
медленно пошли под резким холодным ветром по расчищенным тротуарам мимо
закрытых магазинов.
Минуты две они шли молча, слышен был только скрип сухого снега под
ногами. Первым заговорил Плаумен.
— Сколько с вас берут в отеле? — спросил он.
— Два пятьдесят, — ответил Ной.
— За один день? — удивился Плаумен.
— Да.
— Грабители с большой дороги все эти содержатели отелей, — возмутился
Плаумен.
Он снова замолчал, и они продолжали свой путь, не обмениваясь ни
словом. Они миновали фуражную лавку Маршалла, аптеку Ф.Кинне, магазин
мужской одежды Дж.
Они миновали фуражную лавку Маршалла, аптеку Ф.Кинне, магазин
мужской одежды Дж.Джиффорда, юридическую контору Вирджила Свифта, мясную
лавку Джона Хардинга и булочную миссис Уолтон, магазин похоронных
принадлежностей Оливера Робинсона и бакалейную лавку Н.Уэста.
Лицо Плаумена было по-прежнему суровым и непроницаемым, его резкие,
застывшие черты не гармонировали со старомодной выходной шляпой. Ной
перевел взгляд на вывески магазинов. Имена владельцев входили в его
голову, словно гвозди, методично забиваемые в доску безразличным
плотником. Каждое имя жалило как стрела, вставало как стена, в каждом
имени слышался упрек, вызов, сигнал к нападению. Ной чувствовал, как тонко
и хитроумно этот старик вводит его в тесно сплетенный, единый мир простых
английских фамилий, к которому принадлежит его дочь. Окольным путем он
ставил перед Ноем вопрос, как уживется в этом Мире он, Аккерман, человек
Со случайным именем, вывезенным из пекла Европы, одинокий, беззаботный,
непризнанный, не имеющий ни гроша за душой, бездомный и безродный.
«Лучше бы иметь дело с братом, — подумал Ной, — шумным, болтливым, со
всеми его старыми, давно известными гнусными и избитыми доводами, чем
подвергаться молчаливому нападению этого умного старого янки».
Не нарушая молчания, они прошли деловой район города. Позади газона
возвышалось обветренное кирпичное здание школы с увитыми засохшим плющом
стенами.
— В эту школу ходила Хоуп, — сообщил Плаумен, кивком головы указывая на
здание.
«Новый враг, — подумал Ной, глядя на спрятавшееся за дубы простое
старое здание, — еще один противник, лежащий в засаде двадцать пять лет».
Над входом по обветренному камню был высечен девиз. Скосив глаза, Ной
прочел его. «Вы узнаете правду», — гласили полустертые буквы, обращаясь к
поколениям Плауменов, которые под этим лозунгом учились читать и писать и
узнавали о том, как их предки в семнадцатом веке высадились в жестокую
бурю на скалах Плимута. — Вы узнаете правду, и правда сделает вас
свободными». Ною казалось, что он слышит доносящийся из могилы звонкий
голос покойного отца, читающего эти слова в своей напыщенной ораторской
манере.
— Обошлась в двадцать три тысячи долларов в 1904 году, — пояснил
Плаумен. — В 1935 году Управление общественных строительных работ хотело
снести ее и построить новую, но мы не допустили этого: пустая трата денег
налогоплательщиков. Школа и так очень хорошая.
Они пошли дальше. В ста шагах от школы стояла церковь. Ее стройный,
строгий шпиль устремлялся в утреннее небо. «Вот его самое сильное оружие,
— в отчаянии подумал Ной. — На церковном кладбище, вероятно, похоронено
несколько десятков Плауменов, и со мной будут говорить в их присутствии».
Церковь была построена из светлого дерева и стояла, изящная и прочная,
на заснеженном склоне. Она отличалась строгим, сдержанным стилем и не
взывала неистово к богу, подобно устремленным ввысь соборам французов и
итальянцев, а обращалась к нему простыми, взвешенными, краткими словами,
прямо относящимися к делу.