..После войны, — разглагольствовал подполковник, — Франция пойдет
влево, и ни мы, ни Англия, ни Россия ничего не смогут с этим поделать.
Присаживайтесь, Уайтэкр, у нас есть виски.
Майкл допил свой джин и присел к ним. Один из корреспондентов налил ему
почти полный стакан виски.
— Я принадлежу к службе гражданской администрации, — продолжал Пейвон,
— и не знаю, куда меня собираются послать. Но скажу вам прямо, если меня
пошлют во Францию, это будет просто насмешка. Французы управляют своей
страной уже сто пятьдесят лет, и они бы просто рассмеялись, если бы
кто-либо из американцев вздумал, скажем, указывать им, как устанавливать
водопроводные трубы в мэрии.
— Ставлю пятьсот фунтов, — объявил венгр-корреспондент за соседним
столиком.
— Принимаю, — согласился майор авиации. Оба написали расписки.
— Что случилось, Уайтэкр? — спросил Пейвон. — Генерал увел вашу
девушку?
— Я только сдал ее в краткосрочную аренду, — отпарировал Майкл,
посмотрев в сторону стойки, где хрипло хохотал генерал, прижимаясь к
Луизе.
— Право старшего по чину, — съязвил Пейвон.
— Генерал любит девочек, — вмешался один из корреспондентов. — Он
пробыл в Каире всего две недели и за это время успел поменять четырех
девушек из Красного Креста. Когда он вернулся в Вашингтон, его за боевые
заслуги наградили орденом.
— А вам досталась такая штука? — спросил Пейвон, помахав визитной
карточкой миссис Керни.
— Это один из самых дорогих для меня сувениров, — серьезно заметил
Майкл, доставая карточку из кармана.
— Эта женщина, — сказал Пейвон, — должно быть, тратит уйму денег на
типографские расходы.
— Ее отец — пивной король, — пояснил один из корреспондентов. — У них
куча денег.
— «Не хочу я в авиацию, — запел английский летчик в соседней комнате, —
не хочу я воевать. Лучше в Лондоне болтаться, с леди знатными встречаться
и их деньги потихоньку прожив-а-ать…»
На улице завыли сирены, возвещая воздушную тревогу.
— Фриц становится слишком расточительным, — заметил один из
корреспондентов. — Два налета за одну ночь.
— Я рассматриваю это как личное оскорбление, — отозвался другой. —
Только вчера я написал статью, где убедительно доказал, что Люфтваффе
[военно-воздушные силы фашистской Германии] больше не существует. Я
суммировал все опубликованные в печати данные об авиационных заводах
противника, уничтоженных Восьмой и Девятой воздушными армиями совместно с
английскими военно-воздушными силами, прибавил сюда все немецкие самолеты,
сбитые во время налетов, и пришел к выводу, что у Люфтваффе осталось минус
сто шестьдесят восемь процентов их прежней мощи. Статья получилась
размером в три тысячи слов.
— Вы боитесь воздушных налетов? — спросил Майкла тучный низенький
корреспондент по имени Эхерн.
У него было очень серьезное круглое лицо,
все в пятнах от чрезмерного употребления алкоголя. — Это не праздный
вопрос. Я хочу написать большую статью о страхе для журнала «Кольерс» и
сейчас собираю данные. Страх — это общий знаменатель для всех людей,
участвующих в войне, на чьей бы стороне они ни находились, и было бы
интересно исследовать его в чистом виде.
— Что ж, — начал Майкл, — дайте вспомнить, как я…
— Что касается меня, — перебил Эхерн, с серьезным видом наклонившись к
Майклу и обдавая его крепким, как стена винного погреба, запахом, — что
касается меня, то я заметил, что, когда я испытываю страх, меня бросает в
пот, и я начинаю видеть все окружающее значительно яснее и с большими
подробностями. Как-то я находился на одном военном корабле, название
которого не могу вспомнить по сей день. Это было недалеко от Гуадалканала.
Вдруг над нами появился японский самолет, который шел на высоте
каких-нибудь десяти футов прямо на орудийную башню, где я в тот момент
стоял. Я повернул голову и увидел правое плечо стоявшего рядом матроса,
которого я знал уже три недели и не раз видел его раздетым. Но именно в
тот момент я заметил то, чего не замечал раньше. На его правом плече был
вытатуирован фиолетовой тушью висячий замок, дужка его была обвита
зелеными листьями винограда, а сверху алой тушью латинскими буквами было
написано Amor omnia vincit [любовь побеждает все (лат.)]. Я помню этот
рисунок совершенно отчетливо и, если хотите, могу воспроизвести его во
всех деталях, хотя бы вот на этой самой скатерти. Ну, а что происходит с
вами? Видите ли вы окружающее яснее в минуты смертельной опасности или
наоборот?
— По правде говоря, — признался Майкл, — мне не приходилось…
— Да, в такие моменты мне еще становится трудно дышать, — снова перебил
Эхерн, пристально глядя в глаза Майклу. — У меня появляется такое
ощущение, как будто я лечу в самолете на очень большой высоте в
разреженном воздухе, и на мне нет кислородной маски. — Внезапно он
отвернулся от Майкла. — Передайте, пожалуйста, виски, — обратился он к
кому-то.
— Меня не очень-то интересует война, — продолжал рассуждать Пейвон.
Где-то вдалеке закашляли зенитки, провозглашая начало воздушного налета. —
В душе я гражданский человек, хотя и ношу военную форму. Меня больше
интересует мир после войны.
Самолеты шли уже над головой. Они подходили по одному и по два, и
зенитки заговорили полным голосом. Миссис Керни вручила визитную карточку
старшине военной полиции, выходившему из кухни со своей рыбой.
— Исход войны, — убежденно заявил Пейвон, — предрешен. Поэтому она меня
не интересует. С того момента, как я услыхал о нападении японцев на
Перл-Харбор, я знал, что мы победим…
— «Что за чудесное утро, — пел у пианино американец, — славный денек
настает! И на душе так чудесно — во всем мне сегодня везет».